Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Открытки

Сегодня у моей мамы День Рождения, даже, можно сказать, юбилей, и я по традиции подарила ей какую-то чепуху. Ну ладно, не совсем. Не знаю, правда ли саше создаёт приятный аромат в шкафу с одеждой, но чайные чашки — в нашем доме это святое.
Сейчас мы с мамой, кажется, уже немножко не в состоянии... Мама потосковала-порадовалась и сейчас задремала, пропустив своего любимого Пуаро, а я... Нет, мне точно нельзя притрагиваться к алкоголю. От одного бокала шампанского уже чувствую себя подшофе.
А ещё, выбирая открытку, я увидела совершенно прелестную серию, которая называлась просто: «Деко». Одну открытку из неё я подарила маме, другую взяла просто для себя, увидев, что на ней изображено.

А вот та самая, что привлекла моё извращенческое внимание.

Внимание, вопрос: как, по вашему мнению, делятся на счастливые пары участники данной сценки? Судя по решению художника...


Но уже на внутренней стороне художник понял, что что-то не так, и изобразил здесь «девочка + мальчик»...

@темы: Моя семья, Красота, Картиночки, ДР, Слэшерские бредни

---

Драббл

Слэш-драббл по Вудхаусу. Угу, зрение вас не обмануло. По Вудхаусу. 810 слов без эпиграфа, за точность которого не ручаюсь.
Пейринг: Китекэт Поттер-Перебрайт/Гасси Финк-Ноттл. POV Китекэта.

Вы разозлить хотели де Жеркура,
А разозлили, в сущности, меня.
(Леонид Филатов. «Опасный, опасный, очень опасный…»)

Только что Кора навестила меня здесь. Не знаю насчёт Деверилл-Холла целиком – по словам Берти, он кишмя кишит престарелыми тётками Гертруды, а верховодит этим грозным войском её треклятая матушка, леди Дафна – но на людской его половине я прижился довольно неплохо. В качестве Медоуза, личного слуги Берти (а вернее, Гасси Финк-Ноттла, под чьим именем он явился сюда), я проник во вражеский стан и с радостью убедился в том, что Гертруда по-прежнему любит меня, а её кузен Эсмонд вовсе не пытается очаровать её, а надеется жениться на моей сестрице Коре.

Последняя, кстати сказать, ведёт себя совершенно непонятным образом. То есть понятным при ближайшем рассмотрении, но всё равно это весьма некрасиво, даже, я бы сказал, несправедливо. Поначалу я думал, что моя милая Тараторка сбрендила – ну, как тут не сбрендить в такой нервной обстановке, зная, что тебе надо носиться с деревенским концертом по просьбе дяди Сиднея. Но затем стало ясно, что она, похоже, пытается заставить этого своего Хаддока приревновать. Старый излюбленный всеми девушками способ: главная героиня оперетты заигрывает со вторым любовником (амплуа, к которому наши режиссёры приковали меня, похоже, до перехода в следующую возрастную категорию), чтобы заставить неверного, как ей кажется, либо нерешительного первого любовника помучаться и позавывать страдальчески перед всей честной публикой. Но то, кого Кора нашла на привычную для меня роль, любого заставит схватиться за голову.

Гасси Финк-Ноттла. Чёрт побери, Гасси Финк-Ноттла! Нет, выбор здесь в глуши и впрямь невелик, но чтобы моя сестра – вся в меня, красавица, умница и просто талант – стала влюблять в себя Финк-Ноттла? Этого полоумного поклонника тритонов, с рыбьей физиономией, в огромных очках, ещё больше усиливающих его сходство с треской? Вечно заикающегося при Тараторкином приближении и несущего чепуху? Финк-Ноттла, с его дурацкой растрёпанной чёлкой, худенькой неспортивной фигурой и длиннющим носом? Если он выпьет, то даже тогда едва ли становится похож на нормального человека, скорее, алкоголь выявляет в нём ещё большего идиота. Уж лучше бы он продолжал хлестать свою апельсиновую отраву бочками. Хотя нельзя не признать, что выпивка и ему придаёт некоторую раскованность, может быть, даже непосредственность. Во всяком случае, стоило поглядеть на то, как он полез в действующий фонтан на Трафальгарской площади – жаль, что зрителями оказались только я, полисмен и ещё несколько ранних прохожих. Гасси, дурень эдакий, как будто в самом деле решил, что в фонтане могут водиться его обожаемые тритоны, и неистово плескался в струях воды, словно исполняя какой-то дикий танец. Очень похоже на то, что ввели в моду у нас в «Трутнях» Уффи Проссер и Барми Фотерингей-Фиппс. Разумеется, Гасси промок насквозь, рубашка и жилет прилипли к телу (фрак он предварительно всучил мне на хранение), очки ему пришлось снять и держать в руках, щурясь и подставляя лицо под холодные струи. Нет, надо сказать, в этот момент он был не таким уж убогим, я говорю о внешности – у Гасси оказалась тонкая талия и вообще очень стройное телосложение, и какая-то грация всё же улавливалась в его движениях. Если бы вокруг совсем никого не было, я бы сам вытащил этого придурка из фонтана и, подхватив на руки, понёс бы домой – обсушивать и лечить похмелье. Но, учитывая присутствие полицейского и парочки наблюдателей, я предпочёл особо не афишировать своё знакомство с Гасси Финк-Ноттлом, и просто втихую любовался.

Постойте. Постойте-ка! Что я сейчас написал? Я любовался Финк-Ноттлом… Чёрт возьми, мне приходится признать, что я сам чуть не сбрендил. Если подумать хорошенько над тем, что я вообще испытываю к этому тритонолюбивому типу, то вряд ли тут будет презрение. Или насмешка. Я имею в виду, настоящая насмешка, а не наигранная. Мне ведь с самого начала понравился Гасси, хотя и показался малость странноватым парнем. Если бы он ещё не вёл себя, как идиот… если бы перестал ошиваться вокруг моей сестры с открытым ртом и восхищением во взоре… и если бы Берти не поведал мне о том, что сейчас где-то в Уимблдоне дожидается писем от Гасси некая Мадлен Бассет, его невеста… Это всё решительно чепуха, то, что я напридумывал себе, и лучше забыть об этом и вспомнить о Гертруде. Я сейчас чувствую себя каким-то обиженным и озлобленным, не лучшее из моих состояний. Надо всё-таки обсудить с Корой это её безобразное поведение, да вот и Берти вроде собирался – пускай это сделает он. А я… может, мне удастся поймать Финк-Ноттла и поговорить с ним тет-а-тет, как мужчина с мужчиной. И, в конце концов, недаром же Тараторка вся в меня, мы с ней очень похожи. Фамильное сходство может заметить даже Финк-Ноттл, хотя он вряд ли хорошо разбирается как в лицах, так и в людях в принципе.

Но хватит пустопорожних записей, пожалуй. По моему глубокому убеждению, дневник стоит пополнять не чаще раза в неделю, да и то если некому или невозможно выговориться, как следует. Пойду сейчас с этой миленькой Куини в кино, пускай бедняжка хоть немножко развлечётся. И у неё случилась великая, не побоюсь этого слова, трагедия в делах сердечных: жених её, хоть и не одержим тритонами, но уж мелкими бесами точно – он оказался воинствующим атеистом. Как тут не тосковать!.. Захвачу с собой носовых платков для Куини. Возможно, и мне они понадобятся.

@темы: Дживс и Вустер, Мое тварьчество, Слэш, Что за бред я несу?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

«Гордость и Прометей»

John Kessel, «Pride and Prometheus» — довольно занятный кроссоверный фанфик. Фандомы: «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли и «Гордость и предубеждение» Джейн Остин. Написан скорее как стилизация под Остин, а не Шелли. Особенно меня, как натуру влюбчивую и романтичную, впечатлил пейринг, вернее, намечавшаяся возможность пейринга.
Этот рассказ (или короткая повесть, если угодно) вышел в свет в 2008 году, получил премию «Небьюла» и премию имени Ширли Джексон. В России опубликован в журнале «Если», 2009, №05 (195).

Джон Кессел
Гордость и Прометей
(Перевел с английского Владимир Гришечкин)

Если бы не настойчивые просьбы сестры и матери, мисс Мэри Беннет, всегда интересовавшаяся природой, но отнюдь не обществом, вряд ли попала бы на бал в Гроувенор-хаус. Но для ее сестры Китти это был первый выход в свет. На Мэри в семье давно махнули рукой, однако с младшей дочерью миссис Беннет связывала определенные надежды, и ее решимость была непоколебима. По ее сведениям, на балу должен появиться некто Роберт Сидни из Детлинг-мэнор — молодой холостяк, годовой доход которого приближался, к шести тысячам фунтов, и миссис Беннет рассчитывала, что дочь непременно обратит на себя его внимание. Что касалось Мэри, то на балу ей было совершенно нечего делать, однако она так и не сумела выдумать подходящего предлога, чтобы остаться дома: в свои двадцать восемь лет Мэри все еще не была замужем и, будучи вынуждена жить с родителями, целиком зависела от причуд матери.
Вот как вышло, что Мэри — в шелковом платье, с уложенными в высокую прическу волосами и с сестринскими украшениями на шее — оказалась в парадном зале лондонской ассамблеи. Она не была ни красива, как ее старшая сестра Джейн, ни остроумна, как другая ее сестра Элизабет (обе давно вышли замуж и были вполне счастливы), она даже не умела флиртовать, как ее младшая сестра Лидия, чей брак, однако, нельзя было причислить к удачным. Неуклюжая и близорукая, Мэри никогда не выглядела привлекательной, и с годами она сама привыкла считать себя дурнушкой. И все же каждый раз, когда миссис Беннет шепотом приказывала ей выпрямиться, Мэри испытывала приступ отчаяния. Она знала, что Джейн и Элизабет сумели устроить свою жизнь благодаря тому, что каждая из них нашла себе достойного супруга. Но в самой Мэри не было ни грациозности, ни таинственности, и ни один мужчина еще никогда не смотрел на нее с восхищением.
Книжечка-карне, в которой Китти записывала танцы, очень скоро оказалась заполнена. Один раз она уже прошлась в кадрили с вожделенным мистером Сидни, который, на взгляд Мэри, производил впечатление на редкость занудного и скучного типа. Но Китти сияла. Она была уверена, что уже в этом сезоне [1] непременно заполучит себе мужа. Мэри же не оставалось ничего другого, кроме как смирно сидеть в уголке вместе с матерью и тетушкой Жардин, чей здравый смысл был единственным, что несколько скрашивало глупость миссис Беннет.
После третьего танца Китти подбежала к ним. На щеках ее горел лихорадочный румянец.
— Отдышись! — строго сказала мать. — Зачем так бегать? И кто этот молодой человек, с которым ты только что танцевала? Не забудь: ты приехала сюда, чтобы очаровать мистера Сидни. Нечего обращать внимание на всяких там незнакомцев! Кстати, это не его я видела полчаса назад? Кажется, он прибыл сюда с лорд-мэром.
— Ну откуда же мне знать, что ты видела, а чего не видела! — воскликнула Китти.
— Не дерзи.
— Хорошо, мама. — Китти потупилась. — Мистер Клерваль действительно близко знаком с лорд-мэром. Сейчас он путешествует, а вообще-то он из Швейцарии.
Высокий, светловолосый Клерваль стоял у противоположной стены рядом с задумчивого вида брюнетом. На обоих были изысканные жемчужно-серые бриджи со штрипками, черные смокинги, муаровые жилеты, белоснежные галстуки и перчатки.
— Из Швейцарии! — воскликнула миссис Беннет. — Нет, милочка, я не допущу, чтобы ты вышла замуж за какого-то там иностранца… Впрочем, я слышала, что тамошние купцы все как один богачи. А с кем это он беседует?
— Я не знаю, мама, но могу выяснить.
Любопытство миссис Беннет вскоре оказалось удовлетворено, ибо оба молодых человека пересекли зал и приблизились к сестрам и их бдительным дуэньям.
— Позвольте представиться, мэм: Анри Клерваль, — сказал светловолосый. — А это мой добрый друг, мистер Виктор Франкенштейн.
Мистер Франкенштейн поклонился, и Мэри подумала, что таких темных глаз она не видела еще ни у кого. Он ничего не сказал, но ей показалось, что на балу он присутствует лишь по обязанности. Его отличие от большинства гостей было столь разительным, что Мэри почувствовала себя заинтригованной. Почему-то ей казалось, что сдержанность мистера Франкенштейна говорит, скорее, о затаенной печали, нежели о гордости. Манеры его были безупречны, английский тоже, хотя некоторые слова он и выговаривал с французским акцентом. Когда оркестр, состоявший из фортепьяно, скрипки и виолончели, заиграл кадриль, мистер Франкенштейн тотчас пригласил Мэри на танец, однако она сразу заподозрила, что сделал он это только по наущению своего друга Клерваля: двигался он легко и изящно, но на его лице так и не появилось ни тени улыбки.
Когда танец подходил к концу, мистер Франкенштейн вежливо спросил, не хочет ли она немного освежиться. Когда Мэри кивнула, он отвел ее в комнату для отдыха, усадил на диван и принес бокал негуса [2]. Он был так любезен, что Мэри почувствовала себя обязанной сказать мистеру Франкенштейну хотя бы несколько слов.
— Простите мне мое любопытство, — начала она, — но мне хотелось узнать, что привело вас в Англию?
— Я намеревался посетить Лондон и Оксфорд, чтобы встретиться с некоторыми вашими естествоиспытателями, изучающими явления магнетизма, — был ответ.
— Вот как? — удивилась Мэри. — Вы, вероятно, уже виделись с профессором Лэнгдоном из Королевского научного общества?
Франкенштейн посмотрел на нее так, словно только что увидел.
— Как? Вы знакомы с профессором Лэнгдоном?! — вырвалось у него.
— Я не знакома с ним лично, разумеется, просто я слежу за последними научными достижениями. Вы, вероятно, тоже естествоиспытатель, ученый?
— Должен признаться, что в настоящее время я больше не занимаюсь наукой, но когда-то я действительно работал в Инголштадте с господами Крампе и Вальдманом.
— Вы больше не занимаетесь наукой и тем не менее ищете встречи с профессором Лэнгдоном?
На красивое лицо Франкенштейна легла какая-то тень.
— Я должен увидеться с ним, хотя наша встреча никому не принесет пользы.
— Это какой-то парадокс.
— Да, парадокс, который я не в силах объяснить, мисс Беннет. Все это он проговорил голосом, в котором звучало неподдельное, глубокое отчаяние. Заглянув в его темные страдающие глаза, Мэри промолвила:
— У сердца есть свои резоны, о которых понятия не имеет здравый смысл.
Во второй раз за вечер Франкенштейн взглянул на нее так, словно понимал ее лучше, чем она сама. Сделав глоток из своего бокала, он сказал:
— Позвольте дать вам совет, мисс Беннет… Избегайте любых занятий, способных исключить вас из привычного круга человеческого общения. Если научная дисциплина, которой вы решите посвятить свое время и силы, ослабляет ваши привязанности и заставляет утрачивать вкус к простым удовольствиям, значит, эта наука не имеет права на существование.
Мэри покачала головой. Смысл этой неожиданной речи находился за пределами ее понимания, и она не знала, что сказать.
— Но ведь в поиске знаний нет вреда, — проговорила она наконец. Франкенштейн улыбнулся.
— Анри почти силой заставил меня пойти с ним на бал, чтобы познакомить с английским светом. Знай я, что встречу здесь столь разумную молодую девушку, я бы сам упросил его взять меня с собой.
Он взял Мэри за руку.
— Но я вижу в дверях вашу тетушку, — добавил он. — Несомненно, ее прислали защитить вашу честь от подозрительного иностранца. Позвольте мне вернуть вас вашей матушке, но прежде я должен поблагодарить вас за танец и за содержательный, интересный разговор. Когда находишься в чужой стране, сочувствие и понимание особенно дороги.
Через несколько минут Мэри снова оказалась в бальном зале рядом с матерью и теткой. Она старалась выглядеть спокойной, но разум ее был смущен. Ей казалось неподобающим и странным, что Франкенштейн говорил так откровенно и искренне с ней, совершенно посторонней женщиной, которую он никогда прежде не видел. Но осуждать его за это она не могла. Напротив, Мэри чувствовала себя виноватой, оттого что не поговорила с ним еще немного.
Когда после полуночи семейство Беннет покидало Гроувенор-хаус, шел холодный мартовский дождь, им пришлось ждать на крыльце-галерее, пока кучер подъедет к самым дверям. Китти замерзла и начала кашлять. Мэри хотела обнять ее за плечи, чтобы немного согреть, но вдруг заметила какого-то закутанного в плащ мужчину огромного роста, который прятался в тени в начале подъездной дорожки. Не обращая внимания на дождь, он стоял совершенно неподвижно, не приближаясь, но и не удаляясь, и так внимательно следил за выходом из отеля, словно от этого зависела его жизнь. Мэри не удержалась и вздрогнула.
Когда они уже ехали в экипаже, возвращаясь в дом тетушки Жардин рядом с Белгрейвией [3], миссис Беннет велела Китти накинуть полог, чтобы защититься от холода.
— Перестань кашлять, Китти, пожалей мои бедные нервы, — раздраженно добавила она. — Напрасно они устроили ужин в дальнем зале. Девушки, разгоряченные танцами, вынуждены были идти по этому длинному холодному коридору — и вот результат!
Китти хрипло вздохнула и придвинулась поближе к Мэри.
— Я никогда не видела, чтобы ты смотрела на мужчину такими глазами, сестричка, — вполголоса проговорила она. — Что говорил тебе этот мрачный швейцарский джентльмен?
— Мы беседовали о естественных науках.
— А он не рассказывал, что заставило его посетить Англию? — поинтересовалась тетя Жардин.
— Мистер Франкенштейн — исследователь, он приехал, чтобы встретиться с нашими учеными.
— Ну, это вряд ли, — возразила Китти. — Уж я-то знаю: он отправился путешествовать, потому что пережил страшное несчастье. Не далее чем полгода назад его младший брат погиб от рук своего собственного слуги!
— Какой ужас! — воскликнула тетя Жардин.
— Неужели это правда? — спросила миссис Беннет, которая тоже казалась потрясенной до глубины души.
— Разумеется, правда, — уверенно ответила Китти. — Мне рассказала Люси Коупленд, дочь лорд-мэра. Она узнала об этом от отца, а ему рассказал сам мосье Клерваль. Но это еще не все!.. Мистер Франкенштейн обручен со своей кузиной; он должен был на ней жениться, однако вместо этого бросил ее в Швейцарии и приехал сюда.
— А тебе он что-нибудь об этом говорил? — миссис Беннет повернулась к Мэри.
— Но, мама, ни один настоящий джентльмен не стал бы открывать свои семейные тайны посторонним! — вмешалась Китти. — И уж конечно, ни один мужчина, танцуя с девушкой, не станет рассказывать ей о своей помолвке.
Мэри только покачала головой. Новости, которые она только что услышала, удивили ее. Возможно, именно этим и продиктовано необычное поведение мистера Франкенштейна, но как объяснить его внезапный интерес к ней?
— Мужчина должен быть, а не казаться, — проговорила она. Китти насмешливо фыркнула, но тотчас снова раскашлялась.
— Попомните мои слова, дети, — проговорила миссис Беннет, — эта помолвка ему не по душе. Хотела бы я только знать, каким капиталом он располагает?

В последующие несколько дней кашель Китти развился в сильный катар, и вопреки ее протестам было решено, что семья должна сократить свой сезон и вернуться в Меритон, подальше от нездорового лондонского воздуха. Бедный мистер Сидни — он так и не узнал, чего лишился! Что касалось Мэри, то она не имела ничего против отъезда, хотя воспоминания о получасовой беседе с мистером Франкенштейном заставляли ее сожалеть о прерванном знакомстве несколько больше, чем она сожалела о других (очень немногочисленных) мужчинах, когда-либо удостаивавших ее своим вниманием.
В течение недели после возвращения в Меритон Китти совершенно поправилась и принялась ворчать, что, дескать, напрасно они не остались в Лондоне до конца сезона. Она была всего на два года моложе Мэри, и мысль о том, что она может остаться старой девой, пугала ее гораздо больше, чем сестру, которая почти смирилась со своей участью. Каждый раз, когда мистер Беннет, почти все время проводивший в своем кабинете и устремлявшийся вниз только для того, чтобы принять участие в семейной трапезе, отпускал какое-то саркастическое замечание относительно матримониальных планов жены и младшей дочери, Китти вспыхивала и начинала возражать. Миссис Беннет тоже не молчала, и Мэри, не желая участвовать в этих дискуссиях, стремилась под любым предлогом оставить гостиную, как только атмосфера за столом начинала накаляться. Обычно она уходила к себе, чтобы поупражняться в игре на фортепьяно. Когда же наконец наступила теплая погода, Мэри стала все чаще совершать долгие прогулки по окрестностям или устраивалась в саду под старым дубом и читала. Особенно нравились ей стихотворения Гёте, но не пренебрегала она и трудами новейших немецких философов. Изредка Мэри пыталась обсудить прочитанное с отцом, но он только качал головой.
— Боюсь, дорогая, — говорил он, — что твое мировоззрение зиждется исключительно на книжной премудрости, а не на реальном жизненном опыте. Будь осторожна, Мэри: чрезмерная ученость способна превратить женщину в чудовище!
Но где она могла набраться того, что ее отец называл реальным жизненным опытом? В расстроенных чувствах Мэри написала старшей сестре Элизабет письмо, в котором рассказала, как неудачно закончилась очередная попытка Китти выйти замуж и как сильно она по этому поводу расстроилась. В ответном письме Элизабет пригласила сестер погостить у нее в Пемберли.
Мэри была рада возможности оказаться подальше от матери и заодно побывать в Дербишире, который манил ее своими дивными пейзажами. Китти тоже была как будто не против. Только миссис Беннет колебалась, хотя в письме Элизабет и упомянула, что близлежащий Мэтлок славится своими целебными водами и Китти было бы весьма полезно для здоровья там побывать («ни один нормальный мужчина не женится на слабой и болезненной девушке»). Она, однако, довольно быстро передумала, когда Китти сказала, что, хотя Мэтлок не идет ни в какое сравнение с Лондоном, он все же привлекает куда больше представителей света, чем сонный, провинциальный Меритон, и что там у нее будет гораздо больше возможностей встретить достойных (и обеспеченных) молодых людей. И вот в начале второй недели мая миссис и мистер Беннет посадили двух своих оставшихся непристроенными дочерей в почтовую карету, которая должна была доставить их в далекий Дербишир. При расставании родители прослезились: миссис Беннет плакала, потому что Мэри и Китти, пусть и на время, лишались ее деятельной опеки. Мистер Беннет плакал, потому что в отсутствие дочерей внимание супруги непременно должно было переключиться на него.
Обеим девушкам очень понравился изящный, богато обставленный дом в Пемберли — наследном имении Дарси. Мистер Дарси был сама доброта. Слуги тоже проявляли к гостьям исключительное внимание, хотя, следуя распоряжениям Элизабет, старались не потакать капризам Китти, заботясь в первую голову о ее здоровье, что невыгодно отличало их от соответствующим образом воспитанной прислуги в Меритоне. Пуще всего Лиззи следила за тем, чтобы Китти как можно больше спала; в остальное же время три сестры подолгу гуляли на свежем воздухе. Вскоре Китти действительно окрепла, да и Мэри обнаружила, что почти не скучает. Особенно ей нравилось проводить время с племянником — восьмилетним Уильямом, сыном Элизабет, увлеченно обучавшим рыбной ловле и ее, и младшую сестру мистера Дарси Джорджину, которая сильно скучала по своему жениху капитану Бродбенду, отбывшему в Вест-Индию по делам Короны. В конце мая в Пемберли приехали с визитом Джейн и ее муж мистер Бингли, так что теперь четверо из пяти сестер Беннет были в сборе. Вместе они коротали длинные весенние вечера, болтали о всякой всячине или музицировали. Из всей компании лучше всех играла на фортепьяно Джорджина; что касалось Мэри, то она вскоре заподозрила, что сестры скорее терпят ее игру, чем получают от нее удовольствие. Кроме того, воссоединение Элизабет и Джейн привело к тому, что они стали посвящать заботам о здоровье Китти еще больше сил и времени, имея в виду, разумеется, ее матримониальные перспективы. В результате, Мэри превратилась практически в невидимку, но ее подобное положение устраивало. Все же время от времени она присоединялась к сестрам, когда те ездили в Лэмбтон или Мэтлок, чтобы посетить модные магазины или пообщаться с друзьями и знакомыми на еженедельном балу в ассамблее мэтлокского отеля «Старый Бат», где собиралось довольно изысканное общество.
В один из таких приездов Джорджина задержалась у модистки, а Китти зачем-то отправилась в лавку мясника (Мэри только диву давалась, откуда вдруг взялся такой интерес к домашнему хозяйству). Воспользовавшись этим, Мэри и Уильям отправились в городскую общественную библиотеку, при которой имелся небольшой музей естественной истории. Недавно при строительстве нового отеля в земле были найдены какие-то очень любопытные кости, и мальчику очень хотелось на них взглянуть. Мэри, понятно, не имела ничего против.
Улицы, отели и постоялые дворы города были заполнены людьми, приехавшими в Мэтлок на воды. Парочки, в которых нетрудно было узнать новобрачных, неторопливо прохаживались по тротуарам, держа друг друга под руку и вполголоса обмениваясь впечатлениями, которые, несомненно, имели самое прямое отношение к окрестным альпийским пейзажам. Несколько рабочих ремонтировали булыжную мостовую на площади перед зданием муниципалитета, и их кирки и ломики ярко сверкали на солнце.
В музее было тихо и прохладно. Посетителей в зале естественной истории было немного, и вскоре Мэри заметила перед одной из стеклянных витрин стройного, хорошо одетого господина, с головой ушедшего в созерцание выставленных в ней древностей. Когда он немного приблизился, Мэри его узнала.
— Мистер Франкенштейн?… Европеец слегка вздрогнул и обернулся.
— Мисс Беннет?!..
Он вспомнил, как ее зовут, и Мэри почувствовала себя польщенной.
— Да, это я. Какая приятная встреча.
— Я тоже рад вас видеть. — Он слегка поклонился. — А кто этот молодой человек?
— Это мой племянник, Уильям.
Ее слова произвели странное действие. Услышав их, Франкенштейн неожиданно помрачнел. На мгновение он даже прикрыл глаза, и Мэри испугалась, что ему стало плохо.
— Что с вами, мистер Франкенштейн? — с тревогой спросила она. Он снова взглянул на нее и улыбнулся — явно через силу.
— Я вас напугал? Простите великодушно, мисс. Эти… эти древности навевают не слишком приятные ассоциации. Дайте мне несколько секунд, и я снова буду в порядке.
— О, да, конечно, — кивнула она. Уильям к этому моменту умчался смотреть паровые часы, и Мэри, тактично отвернувшись, стала разглядывать ближайшую витрину, где на темно-зеленом сукне были разложены кости, отдаленно напоминающие рыбьи. Пояснительная табличка, впрочем, гласила, что на самом деле это не кости, а причудливые известняковые образования, найденные в местных оловянных рудниках.
Франкенштейн тем временем пришел в себя.
— Позвольте поинтересоваться, как вы оказались в Мэтлоке? — спросил он, снова подходя к ней. — Если, конечно, это не тайна…
— Что вы, никакой тайны, — улыбнулась Мэри. — Просто моя сестра Элизабет вышла за мистера Фицуильяма Дарси из Пемберли, а мы с Китти у нее гостим. А вы приехали сюда на воды?
— Клерваль и я собирались посетить Шотландию. У Анри там друзья — он хотел пожить у них, пока я… закончу кое-какие исследования. Но перед поездкой мы решили на недельку заглянуть в Мэтлок, чтобы отдохнуть и развеяться. — Он улыбнулся. — Пожалуй, это единственное место в Англии, которое напоминает мне родину.
— Да, говорят, что окрестности Мэтлока — это маленькая Швейцария, — ответила Мэри.
Франкенштейн, похоже, полностью пришел в себя, но она продолжала гадать, что могло возбудить в нем такую глубокую печаль.
— Вас заинтересовали эти древности? — спросила она, жестом указывая на застекленные шкафы.
— Здесь действительно есть кое-что любопытное, — кивнул Франкенштейн. — Но гораздо больше меня удивляет, что такая молодая женщина, как вы, интересуется тайнами и загадками природы.
В его голосе не было насмешки, и Мэри почувствовала, как у нее потеплело на сердце.
— Да, мне это интересно, — подтвердила она. — Вот, взгляните хотя бы на эти кости… Профессор Эразм Дарвин [4] писал по этому поводу:

Земная жизнь в безбрежном лоне вод
Среди пещер жемчужных океана
Возникла, получила свой исход,
Росла и стала развиваться рано;
Сперва в мельчайших формах все росло,
Не видимых и в толстое стекло,
Которые, киша, скрывались в иле
Иль водяную массу бороздили;
Но поколенья множились, цвели,
Усилились и члены обрели;
Восстал растений мир, и средь обилья
Разнообразной жизни в ход пошли
Животных ноги, плавники и крылья. [5]

— Говорят, — добавила Мэри после паузы, — что подобные находки служат научным доказательством того, что Великий потоп был на самом деле. Как вы думаете, мистер Франкенштейн, неужели на месте Мэтлока действительно когда-то плескалось море? Ученые утверждают, что существа, подобные этой рыбе, исчезли примерно во времена Ноя…
— Я считаю, что эти кости гораздо старше Ноя и принадлежат какому-то допотопному существу, которое, с точки зрения анатомии, было ближе к ящерицам, чем к рыбам. Первоначально они, конечно, состояли не из известняка, а из нормальной костной ткани — просто они слишком долго пролежали в земле и изменились благодаря действию каких-то химических процессов.
— Вы, стало быть, изучали химию и анатомию? Франкенштейн постучал ногтем по стеклу витрины.
— Три года назад я действительно был увлечен этими науками, но они меня больше не интересуют.
— Вы больше не интересуетесь наукой и тем не менее специально приехали в Лондон, чтобы встретиться с лучшими английскими учеными?
— Я… да-да, вы правы. Удивительно, что вы до сих пор помните о нашей с вами краткой беседе, хотя с тех пор прошло уже больше двух месяцев.
— У меня хорошая память, мистер Франкенштейн.
— Я должен был догадаться об этом уже по тому, как точно вы процитировали профессора Дарвина. И все же мне казалось, что такая женщина, как вы, должна интересоваться, скорее, искусством, а отнюдь не наукой.
Мэри рассмеялась.
— Можете не сомневаться, я прочла положенное количество романов, которыми так увлекается большинство девушек. И не только романов, но и различных поучений для юношества. Моя сестра Элизабет до сих пор называет меня Великой Нравоучительницей… В таких случаях я обычно отвечаю, что зло дается легче, чем добро, и может иметь множество обличий… — Она слегка пожала плечами.
Франкенштейн долго не отвечал. Наконец он сказал:
— Может статься, что мир вовсе не нуждается в исправлении нравов.
Сначала эти слова озадачили Мэри, но потом она припомнила, что он говорил по поводу науки во время их краткой встречи в Лондоне.
— Но позвольте, мистер Франкенштейн, что может быть плохого в проповеди добра? Я уверена, что в этом нет ничего дурного, как и в тщательном изучении тех сущностей, которые милостивый Господь создал в своей неизъяснимой мудрости.
— И все же богобоязненный христианин может не согласиться с предположением мистера Дарвина относительно зарождения жизни в воде, в какой бы изысканной поэтической форме оно ни было высказано, — возразил он каким-то чужим, отстраненным тоном. — Разве без вмешательства Бога можно создать живую душу?
— Я уверена, что следы Божественной работы можно разглядеть повсюду, в том числе и в костях этой окаменелой рыбы, — ответила Мэри, указывая на застекленную витрину.
— Значит, у вас больше веры, чем у меня. Либо веры, либо невинности…
Мэри покраснела. Она не привыкла и не умела пикироваться с мужчинами, ибо они никогда не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не воспринимали ее всерьез. Если кто-то из кавалеров и заговаривал с ней, речь, как правило, шла о погоде, о модах, о последних городских сплетнях и прочих пустяках. Сейчас, однако, Мэри казалось, что она каким-то образом сумела заинтересовать Франкенштейна, и это предположение наполнило ее радостью и торжеством.
Их дальнейшей беседе помешало появление Китти и Джорджины, которые вошли в зал в сопровождении Клерваля.
— А-а, вот и она!.. — воскликнула Китти. — Я же говорила, мосье Клерваль, что моя сестра наверняка в музее — любуется древними костями и прочим мусором.
— И уж совсем не удивительно, что мой друг тоже здесь, — отозвался Клерваль и улыбнулся.
А у Мэри сразу испортилось настроение. Владевшее ею воодушевление покинуло ее, и она почти нехотя поплелась за остальными, когда вся компания вышла на залитую солнцем улицу Норт-Перейд. Час был еще ранний, и Китти предложила прогуляться по так называемой Тропе Влюбленных, тянувшейся вдоль реки. Предложение было с восторгом принято, и уже через несколько минут все шестеро шагали по узкому ущелью, образованному сложенными из песчаника утесами, которые сплошь заросли плакучими ивами, молодыми ильмами и лаймами. Уильям сразу убежал вперед, Китти, Джорджина и Клерваль держались вместе, а Франкенштейн и Мэри немного отстали. Вскоре за поворотом тропы показался Хай Тор — отвесный, мрачный утес, высившийся на восточном берегу Дервента. Огромные валуны, свалившиеся с вершины утеса, загромождали русло реки, и она сердито бурлила и пенилась, прорываясь сквозь узкие проходы, оставшиеся между камнями. За шумом воды Мэри и Франкенштейн вскоре перестали различать голоса остальных, и им даже стало казаться, будто они остались на берегу одни.
Франкенштейн, замедлив шаг, любовался первозданным пейзажем. Мэри тоже почти остановилась, но в ее мозгу шла лихорадочная работа. Больше всего на свете ей хотелось продолжить начатый в музее разговор, но она не знала, как это сделать.
Франкенштейн первым нарушил молчание.
— Это место напоминает мне родные края, — сказал он. — В детстве мы с Анри любили карабкаться по утесам, охотиться на коз в альпийских лугах, играть в разбойников и пиратов. Отец часто брал меня с собой в лес, показывал мне травы, цветы и деревья и говорил, как они называются и какими свойствами обладают. Однажды мы попали в грозу, и я своими глазами видел, как молния разбила в щепки огромный дуб.
— Каждый раз, когда я прихожу сюда, — с неожиданной откровенностью ответила Мэри, — я начинаю сознавать, как малы и ничтожны люди и как величественно и необъятно время. По сравнению с вечностью человеческая жизнь не больше чем мгновение. Быть может, завтра нас уже не будет, но эти скалы, эта река переживут нас на века. Вот почему мы так одиноки и несчастны.
Франкенштейн внимательно посмотрел на нее.
— Разве вы одиноки? — спросил он удивленно. — Ведь у вас есть семья — сестры, родители, другие родственники. Как же вы можете быть одиноки?
— Человек может чувствовать себя одиноким даже среди близких родственников. Китти, к примеру, всегда смеется над моей любовью к «старым костям», как она это называет. Она не понимает, а я…
— Ну а если вы выйдете замуж?
— Мне уже двадцать восемь лет, сэр. И — как вы сами можете видеть — я не особенно похожа на идеал жены или возлюбленной.
Что заставило ее впервые в жизни произнести эти слова вслух, Мэри и сама не знала. Впрочем, тут же подумала она, какое значение имеет то, что она скажет этому иностранцу? Мэри никогда не обманывала себя и не позволила бы сочувствию, в какой бы форме оно ни было выражено, пробудить в ней надежду на что-то большее. Да и откуда бы взяться этому большему? Два месяца назад в Лондоне они протанцевали один танец, а потом провели полчаса в музее. Совсем скоро Виктор покинет Англию, женится на своей кузине, и Мэри больше никогда его не увидит.
Что ж, похоже, она заслужила все те насмешливые слова, которыми порой осыпала ее Китти.
Франкенштейн ответил не сразу. Пока он молчал, Мэри прислушивалась к шуму воды и следила взглядом за Джорджиной, Уильямом и Клервалем, которые затеяли на травянистой лужайке на берегу какую-то игру. Китти, как ни странно, стояла чуть в отдалении, и вид у нее был задумчивый.
— Прошу прощения, мисс Беннет, если я позволил себе отнестись небрежно к вашим обстоятельствам. Мне, однако, казалось, что ваши достоинства должны быть очевидны всякому, кто познакомится с вами достаточно близко. Я, например, искренне восхищаюсь вами и ценю ваши научные познания.
— Не надо мне льстить, — сказала Мэри. — Я к этому непривычна.
— Я вовсе не льщу вам, мисс Беннет, — возразил Франкенштейн. — Я только позволил себе высказать то, что думаю на самом деле.
В этот момент к ним вприпрыжку подбежал Уильям.
— Тетя Мэри, тетя Мэри, взгляните, какое замечательное место! Здесь должна отлично ловиться рыба! Нужно будет прийти сюда вместе с папой.
— Хорошо, Уилли, мы обязательно ему скажем. Франкенштейн тем временем сделал по тропинке несколько шагов и обратился к Клервалю.
— Нам пора возвращаться в гостиницу, Анри, — услышала Мэри.
— Я хочу сам проследить за упаковкой стекла, прежде чем мы отправим его в Шотландию.
— Стекла?… — удивленно переспросила Джорджина. Клерваль слегка усмехнулся.
— Куда бы мы с Виктором ни приезжали, он всюду покупал лабораторное оборудование — реторты, колбы, химические реактивы, свинцовые и медные диски. Кучер почтовой кареты даже пригрозил, что никуда нас не повезет, если мы не отправим багаж отдельно.
Китти уходить не хотелось, но все ее возражения оказались напрасны. Маленькая группа повернулась и двинулась по тропе в город. Там женщин и Уильяма уже ждал экипаж, который должен был доставить их назад, в Пемберли.
— Надеюсь, мисс Беннет, когда-нибудь мы с вами снова увидимся, — сказал на прощание Франкенштейн, и на его лице снова проступило какое-то странное выражение. Умей Мэри лучше читать по лицам мужчин, она могла бы догадаться, что это выражение означает искренний интерес, почти страсть.
На обратном пути в Пемберли Уильям безостановочно болтал с Джорджиной. Китти, как ни странно, молчала. Откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза и казалась утомленной, почти подавленной. Что до Мэри, то она не без удовольствия вспоминала прошедшее утро, в особенности те часы, которые провела в обществе Виктора. Сочувствие, которое он возбудил в ней еще в Лондоне, за сегодня еще больше окрепло, однако Мэри по-прежнему не знала, что означает глубокая печаль, то и дело мелькавшая в его глазах, и периоды мрачного молчания, в которые он погружался совершенно внезапно, вне зависимости от темы беседы. Пока ей было ясно только одно: Виктор носит в душе какое-то тяжкое бремя. Возможно, ее мать была права, и Франкенштейн вовсе не любил кузину, на которой должен был жениться. Не исключено, что в Англию он бежал именно от нее, а вовсе не потому, что ему нужно было закончить какие-то исследования. Что же касалось их сегодняшней встречи, то и она не казалась Мэри случайной. Она была убеждена, что сама судьба свела их в музее.
За ужином Китти рассказала Дарси и Элизабет о том, что в городе они встретились с двумя старыми знакомыми. После еды Мэри отозвала старшую сестру в сторонку и попросила — если это не будет слишком обременительно — пригласить Клерваля и Франкенштейна к ужину.
— Вот так новости!.. — удивленно воскликнула Лиззи. — Я ожидала подобного от Китти, но никак не от тебя. Насколько я помню, ты еще никогда не просила пригласить в Пемберли кого-нибудь из молодых людей.
— Просто я никогда не встречала такого человека, как мистер Франкенштейн, — ответила Мэри.

— Что вы думаете о здешних горячих источниках? — спросила Мэри Клерваля, который сидел за столом прямо напротив нее. — Местные жители утверждают, что их целебные воды способны воскрешать мертвых.
— Должен признаться, — с улыбкой ответил Клерваль, — что я так ни разу и не окунулся. Виктор не верит в чудодейственную силу мэтлокских купаний.
Мэри повернулась к Франкенштейну, надеясь втянуть в разговор и его, но, увидев выражение лица молодого человека, осеклась. Казалось, он был чем-то сильно напуган или расстроен.
Стол, накрытый белоснежной камчатной скатертью, был уставлен дорогим фарфором и хрусталем. В самом центре возвышался затейливый серебряный канделябр со свечами лучшего белого воска. Помимо членов семьи и гостей за столом присутствовал и местный приходской священник, преподобный Чатсуорт, которого Элизабет и Дарси пригласили, дабы уравнять количество мужчин и женщин.
Слуга подал суп, за которым последовали кларет, палтус с омарами в голландском соусе, паштет из устриц, котлеты из ягненка со спаржей, сладкий горошек, фрикасе из телятины с кислицей, оленина, рагу из говядины а-ля жардиньер, разнообразные салаты, английская и французская горчица и многое другое. На десерт было мороженое двух видов, вишневая вода, сливки с кусочками ананаса и шоколадный крем с клубникой. Блюда запивали шампанским, после которого наступил черед мадеры.
За мадерой Дарси спросил у Клерваля, какое дело привело его в Англию. Швейцарец начал рассказывать о своих встречах с лондонскими купцами и промышленниками, а также упомянул о своем интересе к Индии. Он даже начал изучать язык и сейчас, чтобы развлечь присутствующих, произнес несколько фраз на хинди. Дарси, в свою очередь, припомнил, как десять лет назад ему довелось побывать в Женеве. В ответ Клерваль начал очень смешно сравнивать швейцарские и английские обычаи, при этом он отдавал явное предпочтение последним — за исключением, как он сказал, «английской склонности к рагу». Джорджина поинтересовалась, какие платья носят женщины на континенте. Элизабет спросила, насколько полезным для образования Уильяма может оказаться путешествие по Европе и не будет ли это сколько-нибудь опасно. Викарий, которого слегка разморило от обилия еды и выпивки, принялся несколько невпопад вспоминать поездку в Италию, совершенную им в ранней юности. Одна лишь Китти, которая обычно болтала и шутила больше всех, была сегодня на удивление молчалива и задумчива.
Франкенштейн, впрочем, тоже почти не принимал участия в общей беседе. Рассказы приятеля он никак не комментировал и ничего к ним не добавлял, а на вопросы, обращенные непосредственно к нему, отвечал сдержанно и немногословно. Мэри, которая возлагала на этот ужин столь большие надежды, даже решила, что ошиблась, приписав Виктору чувства, каких он на самом деле не испытывал. За весь вечер его голос потеплел лишь однажды — когда он заговорил о своем отце, городском советнике и члене магистрата, который пользовался всеобщим уважением благодаря своей честности и неподкупности. О жизни в Ингольштадте Франкенштейн не сказал ничего.
— Что же вы изучали в тамошнем университете? — спросил Бингли.
— Боюсь, вам это будет не интересно, — ответил Франкенштейн. На несколько секунд в комнате воцарилась неловкая тишина. Потом Клерваль поспешил вступиться за друга.
— Виктор с таким рвением отдавался изучению естественных наук, что подорвал собственное здоровье. К счастью, мне удалось поставить его на ноги, но опасность действительно была велика, — объяснил он с несколько неестественным смешком.
— И за это я всегда буду тебе благодарен, — серьезно добавил Франкенштейн.
Элизабет сделала попытку сменить тему.
— Что у нас новенького на приходе? — обратилась она к преподобному Чатсуорту, который клевал носом над своей рюмкой мадеры. Услышав обращенный к нему вопрос, викарий вздрогнул, едва не расплескав вино, и покраснел.
— Я… — пробормотал он и, слегка откашлявшись, загремел в полный голос, словно проповедовал с кафедры: — Надеюсь, дамы не будут слишком шокированы, если я расскажу о любопытном случае, имевшем место буквально несколько часов назад…
— Будьте так добры, святой отец.
— Вчера вечером, — начал свой рассказ викарий, — я долго не мог уснуть: на меня напала бессонница, причиной которой, как мне кажется, была съеденная за ужином форель. Мне с самого начала казалось, что у нее какой-то странный вкус, но моя экономка миссис Крофт клялась, что купила ее на рынке только после обеда. Миссис Крофт — вполне достойная женщина, и я не сомневаюсь, что она говорит чистую правду, однако форель, проданная на здешнем рынке вчера, вполне могла быть из позавчерашнего улова. Это, впрочем, не относится к делу. Я упомянул об этом только для того, чтобы вам было понятно, почему я до полуночи ворочался на своей кровати не в силах уснуть.
Было уже начало первого, когда я услышал какой-то странный скрежет. Он доносился из раскрытого окна моей спальни — в последнее время наконец-то установилась теплая погода, поэтому я каждую ночь открываю окно или форточку. Для легких нет ничего полезнее свежего воздуха — я убедился в этом на собственном опыте, да и лучшие европейские умы, мне кажется, тоже считают воздух альпийских лугов самым благотворным и приятным. Не так ли, мосье Клерваль?…
— Только если на этих лугах не пасутся коровы, — отшутился швейцарец.
— Коровы?… — удивленно переспросил викарий. — Ну конечно, коровы!.. Ха-ха, как это остроумно!.. Так на чем я остановился? Ах, да… В общем, я поднялся и подошел к окну. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, и только на церковном кладбище я заметил свет. Это было в высшей степени странно, поэтому я накинул халат, надел тапочки и поспешил выйти из дома, чтобы выяснить, в чем дело.
На кладбище я увидел какого-то человека, который вовсю орудовал лопатой. Он был повернут ко мне спиной, поэтому даже при свете лампы, которая стояла на земле у могилы Нэнси Браун, я мог рассмотреть только его силуэт. Бедняжка Нэнси, ей было всего семнадцать, когда она умерла! Мы предали ее земле меньше недели назад.
— Это был мужчина? — спросила Китти. Круглое лицо викария стало очень серьезным.
— Можете представить, до чего я был потрясен! «Эй!..» — крикнул я. При звуке моего голоса мужчина — а это несомненно был мужчина гигантского роста — бросил лопату, схватил фонарь и одним прыжком скрылся за углом церкви. Когда я добрался до того места, его уже и след простыл, и я вернулся к могиле. Там я увидел, что странный незнакомец почти выкопал из земли гроб с телом бедняжки Нэнси.
— Какой ужас! — ахнула Джейн.
— Осквернение могил? — спросил Бингли. — Отвратительно! Дарси промолчал, но по его лицу было хорошо видно: ему очень не нравится, что викарий завел разговор о подобных вещах. Франкенштейн, сидевший рядом с Мэри, резким движением отложил нож и сделал большой глоток из своего бокала.
Викарий ничего не замечал. Он явно наслаждался вниманием, которое ему удалось привлечь своим рассказом. Слегка понизив голос, он добавил:
— Я могу только предполагать, какие цели преследовал этот неизвестный. Почему-то мне кажется, что это обезумевший от горя возлюбленный Нэнси решил в последний раз взглянуть на ее лицо.
— Подобная преданность не в мужском характере, — заметила Китти.
— Мой дорогой викарий, — покачала головой Элизабет, — боюсь, вы начитались произведений госпожи Радклифф [6].
Дарси, откидываясь на спинку кресла и недовольно хмуря брови, сказал:
— В лесу у мелового карьера видели цыган. Это, несомненно, их работа. Я думаю, они искали драгоценности.
— Драгоценности?… — переспросил викарий. — Да у Браунов едва хватило денег, чтобы устроить Нэнси приличные похороны.
— Это доказывает только одно: кто бы это ни был, он не из местных.
Тут заговорил Клерваль.
— В моей стране, — сказал он, — могилы нередко оскверняют преступники, которые за деньги доставляют свежие трупы врачам и исследователям. Помнишь, Виктор, в Ингольштадте произошло сразу несколько таких случаев?
Франкенштейн отставил бокал.
— Да, — согласился он. — Некоторые ученые-анатомы не останавливаются ни перед чем в своем стремлении к знаниям.
— Ну, я думаю, подобное объяснение вряд ли подходит к нашему случаю, — заметил Дарси. — Поблизости нет ни университета, ни медицинского колледжа. Правда, в Лэмбтоне живет доктор Филипс, но он едва ли способен преступить закон ради удовлетворения своего научного любопытства.
— Он едва ли способен переступить порог собственного дома, — едко добавила Лиззи. — Чтобы вызвать его к больному, приходится посылать за ним заранее — за день, а то и за два. Только в этом случае он, быть может, сподобится приехать.
— Разумеется, такие люди встречаются, — мрачно сказал Франкенштейн. — Я имею в виду, конечно, не почтенного доктора Филипса, а тех одержимых исследователей, которые в погоне за новыми знаниями не гнушаются ничем. С некоторыми из них я даже был знаком… Кстати, моя болезнь, о которой упомянул Анри, как раз и проистекала от того, что мой дух самым решительным образом восставал против глубокого внутреннего убеждения, будто стремление к знанию ради самого знания способно привести человека к гибели.
Мэри, с напряженным вниманием прислушивавшаяся к разговору, решила, будто ей представился шанс произвести на Виктора впечатление.
— А вам не кажется, — спросила она, — что в стремлении рисковать жизнью ради блага ближнего есть что-то возвышенное и благородное? Со сколькими вещами человечество могло бы познакомиться, если бы равнодушие или трусость не сдерживали наше любопытство!
— В таком случае, мисс Беннет, я благодарю Бога за то, что он наделил нас такими качествами, как трусость и равнодушие, — серьезно ответил Франкенштейн. — Можно рисковать жизнью, но не душой.
— Это, конечно, правильно, и все же мне кажется, что ради прогресса науки общество могло бы поступиться кое-какими из своих установлений.
— Это что-то новенькое, Мэри! — рассмеялась Джейн. — Раньше ты никогда так не говорила.
— Я вижу, сестренка, ты усвоила кое-какие современные взгляды, — добавил Дарси. — Какими же установлениями ты предлагаешь нам поступиться в первую очередь?
В его голосе отчетливо прозвучали снисходительные нотки. Так бывало каждый раз, когда он обращался к свояченице, и Мэри захотелось доказать всем — а особенно Дарси и Лиззи с их идеальным браком и спокойной, размеренной жизнью, — что она вовсе не глупая старая дева, каковой они ее считали.
— Некоторое время назад лондонские анатомы получили решение суда, согласно которому им дозволяется вскрывать в научных целях тела казненных преступников, — сказала она. — И я считаю, что это только справедливо — использовать тела убийц, чтобы спасать жизни ни в чем не повинных людей!
— Да, — кивнул Бингли, — мой дядя судья рассказывал мне…
— И это еще не все! — в запальчивости перебила Мэри. — Вы слышали что-нибудь об опытах, которые проводил итальянский исследователь Альдини? Прошлым летом в Лондоне, в Королевском хирургическом колледже, он оживлял члены повешенного преступника, воздействуя на них электрическим током. Как писала «Тайме», свидетели этого необыкновенного опыта были уверены, что на их глазах вот-вот оживет все тело.
— Мэри, прошу тебя, не за столом!.. — взмолилась Лиззи.
— Если бы ты читала поменьше этих своих ужасных книг, — рассмеялась Китти, — ты бы уже давно была замужем. Уж поверь мне: ни один кавалер не захочет разговаривать с тобой о мертвых телах и прочем.
Это был жестокий удар, и Мэри поняла, что Китти тоже против нее. Ну и пусть… Насмешки сестры только укрепили ее решимость во что бы то ни стало заставить Франкенштейна вступиться за нее.
— А вы что скажете, сэр? — обратилась она к нему. — Что вы думаете о подобных экспериментах?
Франкенштейн аккуратно положил салфетку на стол рядом с тарелкой.
— Подобные демонстрации, — медленно проговорил он, — не имеют ничего общего ни с научным поиском, ни даже с обыкновенным любопытством. В их основе лежит одно лишь тщеславие — тщеславие и амбиции заурядного ума. Это, однако, не отменяет того факта, что погоня за знаниями может быть куда более серьезным грехом, чем те, что перечислены в Десяти заповедях. И хуже всего то, что подобному соблазну подвержены даже самые благородные натуры. Наука обладает огромной притягательной силой: стоит сделать глоток из чаши познания — и человек уже не может остановиться.
При этих словах викарий слегка поклонился Виктору и слегка приподнял свой бокал.
— Вы совершенно правы, мистер Франкенштейн, — сказал он. — Более верных слов мне еще не приходилось слышать. Человек, пытавшийся осквернить могилу бедняжки Нэнси, не только поставил себя вне человеческих законов, но и лишил себя права на милосердие Божье.
Мэри, раздираемая противоречивыми эмоциями, не знала, что сказать.
— А вы сами испытывали соблазны, о которых только что говорили, мистер Франкенштейн? — спросила она наконец.
— К несчастью, да.
— Но ведь Святая Церковь учит, что нет греха, который не мог бы быть прощен всеведущим Господом. Всё знать — значит всё прощать.
Викарий покачал головой.
— Милое дитя, что вы знаете о грехе?
— Почти ничего, мистер Чатсуорт. И все же мне кажется, что даже самый злой человек в конце концов может прозреть.
Франкенштейн внимательно взглянул на нее.
— Здесь я, пожалуй, соглашусь с мисс Беннет, — сказал он. — Я верю: как бы низко человек ни пал, он все же может рассчитывать на прощение и милость Господню. В противном случае мне было бы незачем жить.
— Прошу прощения, господа, но я предлагаю закрыть эту тему, — вмешался Дарси. — Мистер Чатсуорт, я надеюсь, впредь будет относиться более внимательно к своим прихожанам — включая и тех, что покоятся на кладбище. А теперь давайте послушаем, как мисс Джорджина играет на фортепьяно. Быть может, мисс Мэри и мисс Кэтрин тоже порадуют нас своей игрой. Должны же мы в конце концов похвастаться перед нашими иностранными гостями талантами английских девушек!

На следующее утро Мэри и Китти снова отправились на прогулку. За ночь погода испортилась: низкие облака грозили дождем, воздух был холоден, точно на дворе стоял не май, а начало марта, но Китти так упрашивала сестру, что та не смогла ей отказать. Выйдя из усадьбы, девушки медленно двинулись вдоль ручья, который тек через парк по направлению к Дервенту. Китти молчала, и мысли Мэри невольно обратились ко вчерашнему ужину, который прошел совсем не так, как она предполагала. Да и после ужина, когда общество перешло в гостиную, ситуация не стала лучше. Раздираемая противоречивыми чувствами, Мэри играла на фортепьяно хуже обычного и выглядела особенно жалко по сравнению с уверенной в себе Джорджиной. Да и взгляды, которые время от времени бросали на нее Элизабет и Дарси, заставляли Мэри с особенной остротой чувствовать неуместность пламенной речи, которую она произнесла в обеденном зале и которая пропала втуне: Франкенштейн, сидевший рядом с ней, не сказал девушке ничего существенного. Казалось, в ее присутствии он чувствует себя на редкость скованно.
Мэри как раз задумалась о том, как она проведет сегодняшнее утро, когда Китти, отвернувшись в сторону, залилась слезами. Это было так неожиданно, что в первое мгновение Мэри даже растерялась, но потом, опомнившись, дружеским жестом взяла сестру за руку.
— Что случилось, Китти?
— Ты правда веришь в то, что говорила вчера вечером?
— А что я говорила?
— Что нет таких грехов, которые Господь не мог бы простить.
— Конечно, я верю в это! А почему ты спрашиваешь?
— Потому что я совершила страшный, страшный грех! — Китти всхлипнула и прикрыла рукой глаза. — О, нет, я не могу об этом говорить. Мне страшно и… стыдно!
Мэри хотелось сказать, что после столь серьезного заявления молчать нет смысла (впрочем, Китти, скорее всего, и не имела такого намерения), но сдержалась. Китти была импульсивна и эмоциональна, и Мэри не всегда могла предугадать, как поступит ее сестра в следующий момент.
Они прошли по тропе еще немного, и Мэри попыталась успокоить сестру. В конце концов Китти все же согласилась облегчить душу.
Дело оказалось и простым, и сложным одновременно. Как выяснилось, Китти еще с прошлого лета была тайно влюблена в сына мэтлокского мясника Роберта Пиггота. Семья Пигготов была по любым меркам весьма состоятельной, и Роберт — единственный сын своих родителей — должен был рано или поздно унаследовать отцовский бизнес, однако это обстоятельство еще не делало его джентльменом, и Китти пообещала себе, что не позволит страсти взять верх над здравым смыслом.
Обстоятельства, однако, сложились так, что вскоре после их приезда в Пемберли Китти случайно встретилась с Робертом в городе. С тех пор она тайно встречалась с ним каждый раз, когда отправлялась в Мэтлок якобы за покупками. Результат этих необдуманных встреч оказался довольно предсказуем: Китти потеряла голову и, позабыв об осторожности, уступила голосу плоти.
За разговором сестры присели на поваленное дерево на краю подступавшего леса.
— Я так хочу выйти за него замуж! — воскликнула Китти, и слезы с новой силой хлынули из ее глаз. — Я боюсь остаться одна, боюсь умереть старой девой! Лидия… Лидия мне все рассказала! Она говорила, что телесная любовь прекрасна и что каждый раз, когда они с Уикхэмом делают это, она бывает на верху блаженства. Она даже хвасталась, как ловко он умеет ей угодить!.. В конце концов я подумала: почему эта глупая Лидия должна получать удовольствие, тогда как я трачу свою молодость на вышивание и пустые разговоры с кавалерами? Мать все время лезет ко мне со своими идиотскими советами, а папа только и делает, что вздыхает. Я знаю, он считает меня круглой дурой, которая никогда не сможет подцепить жениха, и он прав. Да, прав!.. — Китти снова зарыдала. — Я никогда, никогда не выйду замуж, потому что ни один мужчина на меня больше не взглянет!
Она то всхлипывала, то принималась кашлять, и Мэри стало ее жалко.
— О, Китти!.. — бормотала она, не зная, что еще можно сказать.
— Когда вчера вечером Дарси назвал нас «английскими девушками», я чуть не расплакалась, потому что я-то уже не девушка, и тут уж ничего не поделаешь. У меня только один выход… — Она бросила быстрый взгляд на сестру. — Ты должна уговорить папу, чтобы он позволил мне выйти за Роберта.
— А Роберт уже сделал тебе предложение?
— Нет, но я уверена — он сделает. Обязательно сделает. Ты даже не представляешь, какой он тонкий и чуткий! Роберт — прирожденный джентльмен, хотя его семья и занимается торговлей. Кроме того, я люблю его, и мне наплевать, что он не благородного происхождения.
Мэри обняла сестру, с особенной остротой ощущая, какая она хрупкая и слабая. В небе пророкотал гром, а листва деревьев над их головами зашелестела под резким порывом ветра. Китти крупно дрожала, и Мэри подумала, что должна как можно скорее успокоить ее и отвести домой. Но как успокоить Китти, она не знала. Еще несколько дней назад Мэри осудила бы ее поступок без малейшего колебания, но сегодня все было иначе. Китти высказала то, о чем думала и сама Мэри, а страх умереть в одиночестве был и ее страхом.
Она все еще старалась придумать подходящие слова, когда на листву над их головами обрушились потоки дождя.
— Ты совершила ошибку, — сказала Мэри. — Но, быть может, все еще не так страшно.
Дрожа в ее объятиях, Китти уткнулась лицом в плечо Мэри и проговорила невнятно:
— А ты… ты не отвернешься от меня? И папа… Вдруг он меня выгонит? Что я тогда буду делать?
Дождь еще усилился, превратившись в ливень. Он проникал сквозь листву, и Мэри почувствовала, что волосы у нее на голове основательно намокли.
— Успокойся, — сказала она как можно тверже. — Папа не сделает ничего подобного. И я тебя тоже не оставлю. Ни я, ни Джейн, ни Лиззи.
— А вдруг у меня будет ребенок?
Мэри сняла с плеч Китти шаль и накинула ей на голову. При этом она всмотрелась в дождливый сумрак леса и непроизвольно вздрогнула. В зарослях позади них что-то шевельнулось.
— Не будет у тебя никакого ребенка, — нервно сказала она.
— Откуда ты знаешь! — заныла Китти. — Ведь он может быть, понимаешь?
Из-за низких облаков и дождя в лесной чаще было совсем темно, и Мэри никак не удавалось рассмотреть, что же там двигалось.
— Идем отсюда, — сказала она, поднимаясь. — Нам пора домой. Возьми себя в руки и пойдем. Нужно поговорить с Лиззи и Джейн, может быть, они что-то…
Яркая вспышка молнии пронзила темноту леса, и Мэри увидела под деревьями, не далее чем в десяти ярдах, гигантскую фигуру человека. В трепещущем электрическом свете его лицо показалось Мэри отталкивающе безобразным: у незнакомца были длинные, густые, спутанные черные волосы, желтая кожа, цветом и текстурой напоминавшая старый пергамент, и черные, глубоко посаженные глаза под густыми бровями. Но самым пугающим было, пожалуй, не это, а выражение лютого, нечеловеческого голода, искажавшего и без того уродливые черты.
Мэри ахнула и прижала Китти к себе. Оглушительный удар грома раскатился по небу.
Китти перестала плакать.
— Что случилось? — спросила она с тревогой.
— Ничего. Идем скорее домой… — Мэри схватила сестру за руку. Дождь потоками стекал по их платьям, а тропинка, по которой они пришли, на глазах превращалась в жидкую грязь. — Идем же!..
И Мэри потащила сестру за собой, не обращая внимания на ее стоны и жалобы. За шумом дождя и беспрерывными громовыми раскатами она почти ничего не слышала, но когда, обернувшись через плечо, Мэри бросила взгляд назад, она заметила среди деревьев безмолвную темную фигуру, которая с поразительным проворством двигалась за ними следом.
— Почему мы бежим? — задыхаясь, пробормотала Китти.
— Потому что за нами гонятся.
— Кто? Кто гонится?!
— Я не знаю.
Позади раздался хриплый голос незнакомца, который прокричал им вслед:
— Halt!.. Bitte!
Но она и не подумала остановиться. Впереди показались край леса и живая изгородь, из-за которой выступили фигуры людей, двигавшихся им навстречу от Пемберли.
— Мисс Беннет! Мэри! Китти!..
С чувством невероятного облегчения Мэри узнала Дарси и мистера Франкенштейна. В руках у Дарси был плотный плащ, которым он укрыл промокших насквозь девушек.
— Что случилось? — спросил Виктор.
— Человек!.. — пробормотала Мэри, жадно ловя ртом воздух. — Там!.. — Она показала рукой назад. — Он гнался за нами.
Франкенштейн нахмурился и сделал несколько шагов по тропе.
— Какой человек? — спросил Дарси.
— Какой-то бродяга. Он очень страшный… просто чудовище, — объяснила Мэри.
— Там никого нет, — сказал Виктор, возвращаясь.
— Но мы его видели!..
В этот момент снова сверкнула молния и загрохотал гром.
— Вам показалось, — добавил Франкенштейн. — Видите, какая буря?
— Идемте скорее домой, — добавил Дарси. — Вы насквозь промокли.
Мужчины помогли Мэри и Китти дойти до Пемберли, всеми силами стараясь уберечь их от дождя. Когда они добрались до особняка, Дарси тотчас отправился за Бингли и Клервалем, которые пошли искать девушек в другую сторону, а Элизабет позаботилась о том, чтобы сестры переоделись в сухое и согрелись у огня. Это, однако, не помогло: несмотря на принятые меры, кашель Китти с каждой минутой усиливался, и Элизабет уложила ее в постель. Мэри сидела с Китти, пока та не заснула (предварительно потребовав, чтобы сестра еще раз пообещала никому не говорить о ее тайне), а потом спустилась в гостиную, где уже собрались остальные.
— Китти сильно простыла, и это может ей повредить, — сказала Джейн, с упреком взглянув на Мэри. — Она только недавно оправилась после болезни, и ей нельзя гулять в такую ужасную погоду. Китти-то ладно, у нее ветер в голове, но от тебя, Мэри, я такого не ожидала! К счастью, мистер Франкенштейн настоял, чтобы мы отправились за вами, как только узнал, что вы пошли в лес.
— Ты права, Джейн, — ответила Мэри. — Прости, я не подумала… — Она действительно почти не думала о том, что Китти снова может заболеть. Куда больше ее тревожило непростое положение, в котором оказалась сестра. Она обещала Китти поговорить с отцом, но что скажет мистер Беннет, Мэри не знала. А вдруг у Китти родится ребенок? В этом случае помочь ей будет почти невозможно.
Была у Мэри и еще одна причина для тревоги. Торопясь и сбиваясь, она рассказала о страшном человеке, которого они встретили в лесу. Дарси выслушал ее с крайне недоверчивым видом, потом пожал плечами и сказал, что никого не видел. Он, впрочем, допускал, что в лесу действительно мог скрываться какой-то человек, который напугал Мэри. Франкенштейн и вовсе не произнес ни слова. Пока Мэри описывала незнакомца, он стоял у высокого окна и смотрел на едва видневшиеся за дождем деревья.
— Если там кто-то и был, это, скорее всего, просто браконьер или бродяга, — сказал Дарси. — Когда дождь прекратится, я попрошу мистера Мобри взять несколько человек и прочесать лес. Нужно также известить констебля.
— Надеюсь, мистер Франкенштейн, вы не откажетесь пожить у нас, пока погода не улучшится? — предложила Лиззи. — У вас ведь нет никаких неотложных дел в Мэтлоке?
— Нет, в Мэтлоке у меня никаких дел нет, — ответил Франкенштейн. — Но в конце этой недели я и Анри планировали выехать в Шотландию.
— Думаю, мы могли бы немного задержаться, — возразил Клерваль. — Шотландия никуда не убежит.
Франкенштейн некоторое время молчал, подыскивая слова для ответа.
— Мне кажется, нам не следует злоупотреблять гостеприимством наших добрых хозяев, — проговорил он наконец.
— Пустяки! — отмахнулся Дарси. — Нам очень приятно ваше общество.
— Спасибо, мистер Дарси… — вежливо ответил Франкенштейн, но его голос прозвучал как-то неуверенно. И впоследствии, когда разговор шел уже о чем-то другом, Мэри заметила, что он продолжает пристально глядеть в окно. Наклонившись к нему, она, словно по наитию, спросила негромко:
— Вы ведь знаете, кто был там, в лесу?
— Я никого не видел, — быстро ответил Франкенштейн. — Но даже если там кто-то был, почему я должен его знать? У меня не так уж много знакомых среди английских бродяг.
— Мне кажется, это был не англичанин. Он окликнул нас по-немецки — так мне послышалось. Быть может, это все-таки кто-то из ваших соотечественников?
Франкенштейн отвернулся, но Мэри успела заметить скользнувшее по его лицу выражение досады и… страха.
— Не хотелось бы противоречить вам, мисс Беннет, и все же я вынужден повторить: вы ошиблись. Никакого человека в лесу я не видел.

(Продолжение и окончание в комментариях.)

@темы: Интересно, Сказочки, Классика, Фанфикшн

---

Носферату и моё извращённое сознание

Нет-нет-нет, слэшеру-извращенцу нельзя ни в коем случае пересматривать прекрасный фильм Вернера Херцога «Носферату — призрак ночи». Ибо мыслишки сразу сворачивают совсем не в ту колею.
Диалог между Люси Харкер (героиня, совмещающая в себе черты Мины Харкер и Люси Вестенра, хотя среди второстепенных в фильме есть персонаж по имени Мина, но она незначительна) и Дракулой:

- Простите, что я без предупреждения. Я — граф Дракула.
- Я знаю, кто вы. Я прочитала дневник моего мужа. После встречи с вами он обречён…
- Он не умрёт.
- Умрёт. Смерть сильнее нас всех. Мы все в её руках. Земля будет и дальше вертеться. Время продолжит ход без нас. Даже звёзды… они блуждают среди нас по своим необъятным орбитам. Смерть — удел каждого. Она неизменна и безжалостна.
- Смерть страшна только тем, кто не знает худшего. Страшнее всего невозможность умереть. Хотел бы я испытать любовь, как у вас с Джонатаном!..
- Я никогда этого не сделаю! Никто, даже Господь, не может посягать на неё! Неважно, что Джонатан теперь не узнаёт меня…
- Я это изменю, если вы будете со мной заодно. Вы спасёте мужа и меня. Жизнь без любви причиняет адскую боль.
- Спасение только в нас самих. И знайте: я ничего не боюсь, у меня достаточно сил. Спокойной ночи.

Это только мне так кажется или Дракула в самом деле склонял Люси к... любви втроём?
И вообще, именно в этом фильме одна из самых сильных, если так можно выразиться, «химий» между Дракулой и Джонатаном. Особенно подтверждает это финал, от которого я, как ни странно, при всей его мрачности, каваюсь неимоверно.
Не я одна чувствую эту химию. (Так как видео не хочет встраиваться, даю ссылку.)

@темы: Дракула, Слэшерские бредни, Сказочки

---

О боги...

By save-the-day.

@темы: Красота, Картиночки, ШХ, Слэш

---

Злость берёт

11.05.2011 в 07:53

Пишет  Авторша.:

Ого Оо

11.05.2011 в 00:50

Пишет  Charlie Thimus:

В Уганде
Осталось несколько часов до момента, когда правительство Уганды может принять закон о смертной казни за гомосексуальность. Учитывая, как мы близки по многим социальным показателям с худшим странам Африки (в том числе и по количеству гомофобов и людей, считающих, что земля плоская) -- не останьтесь равнодушными, поставьте свою подпись. Кто знает, вдруг через пару лет тоже придется просить мировое сообщество заступиться за нас, тех, кто имел несчастье родиться в России.
Если Вы -- гомофоб, все равно, пожалуйста, поставьте свою подпись. Если Вас приговорят к смерти за гомосексуальность, Вам не станет легче, даже если это обвинение -- ложное, не так ли?

Если еще не подписали, подпишите, пожалуйста.

@темы: Тяжела жизнь, Мрак

---

Кошмар на улице Пекарей

Всем, кто давно не ужасался видел моего «страшного и чудного лица», посвящается. Правда, фото не совсем новые, им уже неделю с чем-то. Надо будет попросить сестру переслать свежие, воскресные фотографии.

Да-да,  Обычный сумасшедший, это то самое одеяние в красный горошек.


«OMFG!» — как бы говорит нам революционер Синеглазкин.


UPD.: Не хотелось ради такого заводить новый пост. Несколько сегодняшних фотографий с мобильного: добрели с подругой до Воробьёвых гор и дурачились. На земле даже валялись... Ну, и друг друга пофотографировали.












А это моя подруга Даня.








С Гюго.


А напоследок — мы вместе. Гот и Инфанта, как окрестила наши тапочки Даня.

запись создана: 10.05.2011 в 00:40

@темы: Жуткое, Друзья, Фото, Я тоже полоумная

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Лол

Оказывается, первым про Томного Лорда написал Голсуорси в пьесе «Беглая». Или, по крайней мере, его переводчики на русский.

@темы: ГП, Литература, Что за бред я несу?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Damsels

И вновь гендербендерные Ватсон и Холмс, на этот раз от художника Daaakota. «Мой нежно любимый детектив» под кодовым названием the Russian movie продолжает вызывать большой интерес у публики (теперь и на ютубе стараниями вашей покорной слуги, правда, без английских субтитров). Daaakota выражает надежду, что в скором времени кому-нибудь на западе придёт в голову идея снять фильм с женскими вариантами Холмса и Ватсона.

Скажите, красавицы?

@темы: Красота, Картиночки, ШХ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мракобесие и джаз

А сегодня была Вальпургиева ночь. Правда, я заснула часов в пять утра, особо не повеселившись... но сейчас буду восполнять это.
Саундтрек дня:

@темы: Праздники, Музыка, Что за бред я несу?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Чудесное

Нет, конечно, сама тема «старух» в литературе — древний боян, но невозможно было не разместить эту прекрасную подборку. И я ведь была права, когда говорила в свой день рождения старушке-матери, что молодость уже уходит...

23.04.2011 в 19:40

Пишет  Лорри:

Жизнь прошла, так и не начавшись
Уволокла из вконтакта, поделиться с другими гражданами преклонных лет, по-нашему, по-стариковски... Такая же ж прелесть.

Маме Джульетты на момент событий, описанных в пьесе, было 28 лет.

Марья Гавриловна из "Метели" Пушкина была уже немолода: "Ей шел 20-й год".

«Бальзаковский возраст» - 30 лет.

Ивану Сусанину на момент совершения подвига было 32 года (у него была 16-летняя дочь на выданье).

Старухе-процентщице из романа Достоевского «Преступление и наказание» было 42 года.

Анне Карениной на момент гибели было 28 лет, Вронскому - 23 года, старику мужу Анны Карениной - 48 лет (в начале описанных в романе событий всем на 2 года меньше).

Старикану кардиналу Ришелье на момент описанной в «Трех мушкетерах» осады крепости Ла-Рошель было 42 года.

Из записок 16-летнего Пушкина: «В комнату вошел старик лет 30» (это был Карамзин).

У Тынянова: "Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было тридцать четыре года - возраст угасания».

Ушла плакать.

@темы: Классика, Тяжела жизнь

---

Задумался

Homme sans mœurs et sans religion! (с)

Может, эта фраза всё-таки про меня? В последнее время так часто кажется.

@темы: Грусть, Цитаты, Что за бред я несу?