Чацкий страдает от прогрессирующего ума. ©
John Kessel, «Pride and Prometheus» — довольно занятный кроссоверный фанфик. Фандомы: «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли и «Гордость и предубеждение» Джейн Остин. Написан скорее как стилизация под Остин, а не Шелли. Особенно меня, как натуру влюбчивую и романтичную, впечатлил пейринг, вернее, намечавшаяся возможность пейринга. 
Этот рассказ (или короткая повесть, если угодно) вышел в свет в 2008 году, получил премию «Небьюла» и премию имени Ширли Джексон. В России опубликован в журнале «Если», 2009, №05 (195).
Если бы не настойчивые просьбы сестры и матери, мисс Мэри Беннет, всегда интересовавшаяся природой, но отнюдь не обществом, вряд ли попала бы на бал в Гроувенор-хаус. Но для ее сестры Китти это был первый выход в свет. На Мэри в семье давно махнули рукой, однако с младшей дочерью миссис Беннет связывала определенные надежды, и ее решимость была непоколебима. По ее сведениям, на балу должен появиться некто Роберт Сидни из Детлинг-мэнор — молодой холостяк, годовой доход которого приближался, к шести тысячам фунтов, и миссис Беннет рассчитывала, что дочь непременно обратит на себя его внимание. Что касалось Мэри, то на балу ей было совершенно нечего делать, однако она так и не сумела выдумать подходящего предлога, чтобы остаться дома: в свои двадцать восемь лет Мэри все еще не была замужем и, будучи вынуждена жить с родителями, целиком зависела от причуд матери.
читать дальшеВот как вышло, что Мэри — в шелковом платье, с уложенными в высокую прическу волосами и с сестринскими украшениями на шее — оказалась в парадном зале лондонской ассамблеи. Она не была ни красива, как ее старшая сестра Джейн, ни остроумна, как другая ее сестра Элизабет (обе давно вышли замуж и были вполне счастливы), она даже не умела флиртовать, как ее младшая сестра Лидия, чей брак, однако, нельзя было причислить к удачным. Неуклюжая и близорукая, Мэри никогда не выглядела привлекательной, и с годами она сама привыкла считать себя дурнушкой. И все же каждый раз, когда миссис Беннет шепотом приказывала ей выпрямиться, Мэри испытывала приступ отчаяния. Она знала, что Джейн и Элизабет сумели устроить свою жизнь благодаря тому, что каждая из них нашла себе достойного супруга. Но в самой Мэри не было ни грациозности, ни таинственности, и ни один мужчина еще никогда не смотрел на нее с восхищением.
Книжечка-карне, в которой Китти записывала танцы, очень скоро оказалась заполнена. Один раз она уже прошлась в кадрили с вожделенным мистером Сидни, который, на взгляд Мэри, производил впечатление на редкость занудного и скучного типа. Но Китти сияла. Она была уверена, что уже в этом сезоне [1] непременно заполучит себе мужа. Мэри же не оставалось ничего другого, кроме как смирно сидеть в уголке вместе с матерью и тетушкой Жардин, чей здравый смысл был единственным, что несколько скрашивало глупость миссис Беннет.
После третьего танца Китти подбежала к ним. На щеках ее горел лихорадочный румянец.
— Отдышись! — строго сказала мать. — Зачем так бегать? И кто этот молодой человек, с которым ты только что танцевала? Не забудь: ты приехала сюда, чтобы очаровать мистера Сидни. Нечего обращать внимание на всяких там незнакомцев! Кстати, это не его я видела полчаса назад? Кажется, он прибыл сюда с лорд-мэром.
— Ну откуда же мне знать, что ты видела, а чего не видела! — воскликнула Китти.
— Не дерзи.
— Хорошо, мама. — Китти потупилась. — Мистер Клерваль действительно близко знаком с лорд-мэром. Сейчас он путешествует, а вообще-то он из Швейцарии.
Высокий, светловолосый Клерваль стоял у противоположной стены рядом с задумчивого вида брюнетом. На обоих были изысканные жемчужно-серые бриджи со штрипками, черные смокинги, муаровые жилеты, белоснежные галстуки и перчатки.
— Из Швейцарии! — воскликнула миссис Беннет. — Нет, милочка, я не допущу, чтобы ты вышла замуж за какого-то там иностранца… Впрочем, я слышала, что тамошние купцы все как один богачи. А с кем это он беседует?
— Я не знаю, мама, но могу выяснить.
Любопытство миссис Беннет вскоре оказалось удовлетворено, ибо оба молодых человека пересекли зал и приблизились к сестрам и их бдительным дуэньям.
— Позвольте представиться, мэм: Анри Клерваль, — сказал светловолосый. — А это мой добрый друг, мистер Виктор Франкенштейн.
Мистер Франкенштейн поклонился, и Мэри подумала, что таких темных глаз она не видела еще ни у кого. Он ничего не сказал, но ей показалось, что на балу он присутствует лишь по обязанности. Его отличие от большинства гостей было столь разительным, что Мэри почувствовала себя заинтригованной. Почему-то ей казалось, что сдержанность мистера Франкенштейна говорит, скорее, о затаенной печали, нежели о гордости. Манеры его были безупречны, английский тоже, хотя некоторые слова он и выговаривал с французским акцентом. Когда оркестр, состоявший из фортепьяно, скрипки и виолончели, заиграл кадриль, мистер Франкенштейн тотчас пригласил Мэри на танец, однако она сразу заподозрила, что сделал он это только по наущению своего друга Клерваля: двигался он легко и изящно, но на его лице так и не появилось ни тени улыбки.
Когда танец подходил к концу, мистер Франкенштейн вежливо спросил, не хочет ли она немного освежиться. Когда Мэри кивнула, он отвел ее в комнату для отдыха, усадил на диван и принес бокал негуса [2]. Он был так любезен, что Мэри почувствовала себя обязанной сказать мистеру Франкенштейну хотя бы несколько слов.
— Простите мне мое любопытство, — начала она, — но мне хотелось узнать, что привело вас в Англию?
— Я намеревался посетить Лондон и Оксфорд, чтобы встретиться с некоторыми вашими естествоиспытателями, изучающими явления магнетизма, — был ответ.
— Вот как? — удивилась Мэри. — Вы, вероятно, уже виделись с профессором Лэнгдоном из Королевского научного общества?
Франкенштейн посмотрел на нее так, словно только что увидел.
— Как? Вы знакомы с профессором Лэнгдоном?! — вырвалось у него.
— Я не знакома с ним лично, разумеется, просто я слежу за последними научными достижениями. Вы, вероятно, тоже естествоиспытатель, ученый?
— Должен признаться, что в настоящее время я больше не занимаюсь наукой, но когда-то я действительно работал в Инголштадте с господами Крампе и Вальдманом.
— Вы больше не занимаетесь наукой и тем не менее ищете встречи с профессором Лэнгдоном?
На красивое лицо Франкенштейна легла какая-то тень.
— Я должен увидеться с ним, хотя наша встреча никому не принесет пользы.
— Это какой-то парадокс.
— Да, парадокс, который я не в силах объяснить, мисс Беннет. Все это он проговорил голосом, в котором звучало неподдельное, глубокое отчаяние. Заглянув в его темные страдающие глаза, Мэри промолвила:
— У сердца есть свои резоны, о которых понятия не имеет здравый смысл.
Во второй раз за вечер Франкенштейн взглянул на нее так, словно понимал ее лучше, чем она сама. Сделав глоток из своего бокала, он сказал:
— Позвольте дать вам совет, мисс Беннет… Избегайте любых занятий, способных исключить вас из привычного круга человеческого общения. Если научная дисциплина, которой вы решите посвятить свое время и силы, ослабляет ваши привязанности и заставляет утрачивать вкус к простым удовольствиям, значит, эта наука не имеет права на существование.
Мэри покачала головой. Смысл этой неожиданной речи находился за пределами ее понимания, и она не знала, что сказать.
— Но ведь в поиске знаний нет вреда, — проговорила она наконец. Франкенштейн улыбнулся.
— Анри почти силой заставил меня пойти с ним на бал, чтобы познакомить с английским светом. Знай я, что встречу здесь столь разумную молодую девушку, я бы сам упросил его взять меня с собой.
Он взял Мэри за руку.
— Но я вижу в дверях вашу тетушку, — добавил он. — Несомненно, ее прислали защитить вашу честь от подозрительного иностранца. Позвольте мне вернуть вас вашей матушке, но прежде я должен поблагодарить вас за танец и за содержательный, интересный разговор. Когда находишься в чужой стране, сочувствие и понимание особенно дороги.
Через несколько минут Мэри снова оказалась в бальном зале рядом с матерью и теткой. Она старалась выглядеть спокойной, но разум ее был смущен. Ей казалось неподобающим и странным, что Франкенштейн говорил так откровенно и искренне с ней, совершенно посторонней женщиной, которую он никогда прежде не видел. Но осуждать его за это она не могла. Напротив, Мэри чувствовала себя виноватой, оттого что не поговорила с ним еще немного.
Когда после полуночи семейство Беннет покидало Гроувенор-хаус, шел холодный мартовский дождь, им пришлось ждать на крыльце-галерее, пока кучер подъедет к самым дверям. Китти замерзла и начала кашлять. Мэри хотела обнять ее за плечи, чтобы немного согреть, но вдруг заметила какого-то закутанного в плащ мужчину огромного роста, который прятался в тени в начале подъездной дорожки. Не обращая внимания на дождь, он стоял совершенно неподвижно, не приближаясь, но и не удаляясь, и так внимательно следил за выходом из отеля, словно от этого зависела его жизнь. Мэри не удержалась и вздрогнула.
Когда они уже ехали в экипаже, возвращаясь в дом тетушки Жардин рядом с Белгрейвией [3], миссис Беннет велела Китти накинуть полог, чтобы защититься от холода.
— Перестань кашлять, Китти, пожалей мои бедные нервы, — раздраженно добавила она. — Напрасно они устроили ужин в дальнем зале. Девушки, разгоряченные танцами, вынуждены были идти по этому длинному холодному коридору — и вот результат!
Китти хрипло вздохнула и придвинулась поближе к Мэри.
— Я никогда не видела, чтобы ты смотрела на мужчину такими глазами, сестричка, — вполголоса проговорила она. — Что говорил тебе этот мрачный швейцарский джентльмен?
— Мы беседовали о естественных науках.
— А он не рассказывал, что заставило его посетить Англию? — поинтересовалась тетя Жардин.
— Мистер Франкенштейн — исследователь, он приехал, чтобы встретиться с нашими учеными.
— Ну, это вряд ли, — возразила Китти. — Уж я-то знаю: он отправился путешествовать, потому что пережил страшное несчастье. Не далее чем полгода назад его младший брат погиб от рук своего собственного слуги!
— Какой ужас! — воскликнула тетя Жардин.
— Неужели это правда? — спросила миссис Беннет, которая тоже казалась потрясенной до глубины души.
— Разумеется, правда, — уверенно ответила Китти. — Мне рассказала Люси Коупленд, дочь лорд-мэра. Она узнала об этом от отца, а ему рассказал сам мосье Клерваль. Но это еще не все!.. Мистер Франкенштейн обручен со своей кузиной; он должен был на ней жениться, однако вместо этого бросил ее в Швейцарии и приехал сюда.
— А тебе он что-нибудь об этом говорил? — миссис Беннет повернулась к Мэри.
— Но, мама, ни один настоящий джентльмен не стал бы открывать свои семейные тайны посторонним! — вмешалась Китти. — И уж конечно, ни один мужчина, танцуя с девушкой, не станет рассказывать ей о своей помолвке.
Мэри только покачала головой. Новости, которые она только что услышала, удивили ее. Возможно, именно этим и продиктовано необычное поведение мистера Франкенштейна, но как объяснить его внезапный интерес к ней?
— Мужчина должен быть, а не казаться, — проговорила она. Китти насмешливо фыркнула, но тотчас снова раскашлялась.
— Попомните мои слова, дети, — проговорила миссис Беннет, — эта помолвка ему не по душе. Хотела бы я только знать, каким капиталом он располагает?
В последующие несколько дней кашель Китти развился в сильный катар, и вопреки ее протестам было решено, что семья должна сократить свой сезон и вернуться в Меритон, подальше от нездорового лондонского воздуха. Бедный мистер Сидни — он так и не узнал, чего лишился! Что касалось Мэри, то она не имела ничего против отъезда, хотя воспоминания о получасовой беседе с мистером Франкенштейном заставляли ее сожалеть о прерванном знакомстве несколько больше, чем она сожалела о других (очень немногочисленных) мужчинах, когда-либо удостаивавших ее своим вниманием.
В течение недели после возвращения в Меритон Китти совершенно поправилась и принялась ворчать, что, дескать, напрасно они не остались в Лондоне до конца сезона. Она была всего на два года моложе Мэри, и мысль о том, что она может остаться старой девой, пугала ее гораздо больше, чем сестру, которая почти смирилась со своей участью. Каждый раз, когда мистер Беннет, почти все время проводивший в своем кабинете и устремлявшийся вниз только для того, чтобы принять участие в семейной трапезе, отпускал какое-то саркастическое замечание относительно матримониальных планов жены и младшей дочери, Китти вспыхивала и начинала возражать. Миссис Беннет тоже не молчала, и Мэри, не желая участвовать в этих дискуссиях, стремилась под любым предлогом оставить гостиную, как только атмосфера за столом начинала накаляться. Обычно она уходила к себе, чтобы поупражняться в игре на фортепьяно. Когда же наконец наступила теплая погода, Мэри стала все чаще совершать долгие прогулки по окрестностям или устраивалась в саду под старым дубом и читала. Особенно нравились ей стихотворения Гёте, но не пренебрегала она и трудами новейших немецких философов. Изредка Мэри пыталась обсудить прочитанное с отцом, но он только качал головой.
— Боюсь, дорогая, — говорил он, — что твое мировоззрение зиждется исключительно на книжной премудрости, а не на реальном жизненном опыте. Будь осторожна, Мэри: чрезмерная ученость способна превратить женщину в чудовище!
Но где она могла набраться того, что ее отец называл реальным жизненным опытом? В расстроенных чувствах Мэри написала старшей сестре Элизабет письмо, в котором рассказала, как неудачно закончилась очередная попытка Китти выйти замуж и как сильно она по этому поводу расстроилась. В ответном письме Элизабет пригласила сестер погостить у нее в Пемберли.
Мэри была рада возможности оказаться подальше от матери и заодно побывать в Дербишире, который манил ее своими дивными пейзажами. Китти тоже была как будто не против. Только миссис Беннет колебалась, хотя в письме Элизабет и упомянула, что близлежащий Мэтлок славится своими целебными водами и Китти было бы весьма полезно для здоровья там побывать («ни один нормальный мужчина не женится на слабой и болезненной девушке»). Она, однако, довольно быстро передумала, когда Китти сказала, что, хотя Мэтлок не идет ни в какое сравнение с Лондоном, он все же привлекает куда больше представителей света, чем сонный, провинциальный Меритон, и что там у нее будет гораздо больше возможностей встретить достойных (и обеспеченных) молодых людей. И вот в начале второй недели мая миссис и мистер Беннет посадили двух своих оставшихся непристроенными дочерей в почтовую карету, которая должна была доставить их в далекий Дербишир. При расставании родители прослезились: миссис Беннет плакала, потому что Мэри и Китти, пусть и на время, лишались ее деятельной опеки. Мистер Беннет плакал, потому что в отсутствие дочерей внимание супруги непременно должно было переключиться на него.
Обеим девушкам очень понравился изящный, богато обставленный дом в Пемберли — наследном имении Дарси. Мистер Дарси был сама доброта. Слуги тоже проявляли к гостьям исключительное внимание, хотя, следуя распоряжениям Элизабет, старались не потакать капризам Китти, заботясь в первую голову о ее здоровье, что невыгодно отличало их от соответствующим образом воспитанной прислуги в Меритоне. Пуще всего Лиззи следила за тем, чтобы Китти как можно больше спала; в остальное же время три сестры подолгу гуляли на свежем воздухе. Вскоре Китти действительно окрепла, да и Мэри обнаружила, что почти не скучает. Особенно ей нравилось проводить время с племянником — восьмилетним Уильямом, сыном Элизабет, увлеченно обучавшим рыбной ловле и ее, и младшую сестру мистера Дарси Джорджину, которая сильно скучала по своему жениху капитану Бродбенду, отбывшему в Вест-Индию по делам Короны. В конце мая в Пемберли приехали с визитом Джейн и ее муж мистер Бингли, так что теперь четверо из пяти сестер Беннет были в сборе. Вместе они коротали длинные весенние вечера, болтали о всякой всячине или музицировали. Из всей компании лучше всех играла на фортепьяно Джорджина; что касалось Мэри, то она вскоре заподозрила, что сестры скорее терпят ее игру, чем получают от нее удовольствие. Кроме того, воссоединение Элизабет и Джейн привело к тому, что они стали посвящать заботам о здоровье Китти еще больше сил и времени, имея в виду, разумеется, ее матримониальные перспективы. В результате, Мэри превратилась практически в невидимку, но ее подобное положение устраивало. Все же время от времени она присоединялась к сестрам, когда те ездили в Лэмбтон или Мэтлок, чтобы посетить модные магазины или пообщаться с друзьями и знакомыми на еженедельном балу в ассамблее мэтлокского отеля «Старый Бат», где собиралось довольно изысканное общество.
В один из таких приездов Джорджина задержалась у модистки, а Китти зачем-то отправилась в лавку мясника (Мэри только диву давалась, откуда вдруг взялся такой интерес к домашнему хозяйству). Воспользовавшись этим, Мэри и Уильям отправились в городскую общественную библиотеку, при которой имелся небольшой музей естественной истории. Недавно при строительстве нового отеля в земле были найдены какие-то очень любопытные кости, и мальчику очень хотелось на них взглянуть. Мэри, понятно, не имела ничего против.
Улицы, отели и постоялые дворы города были заполнены людьми, приехавшими в Мэтлок на воды. Парочки, в которых нетрудно было узнать новобрачных, неторопливо прохаживались по тротуарам, держа друг друга под руку и вполголоса обмениваясь впечатлениями, которые, несомненно, имели самое прямое отношение к окрестным альпийским пейзажам. Несколько рабочих ремонтировали булыжную мостовую на площади перед зданием муниципалитета, и их кирки и ломики ярко сверкали на солнце.
В музее было тихо и прохладно. Посетителей в зале естественной истории было немного, и вскоре Мэри заметила перед одной из стеклянных витрин стройного, хорошо одетого господина, с головой ушедшего в созерцание выставленных в ней древностей. Когда он немного приблизился, Мэри его узнала.
— Мистер Франкенштейн?… Европеец слегка вздрогнул и обернулся.
— Мисс Беннет?!..
Он вспомнил, как ее зовут, и Мэри почувствовала себя польщенной.
— Да, это я. Какая приятная встреча.
— Я тоже рад вас видеть. — Он слегка поклонился. — А кто этот молодой человек?
— Это мой племянник, Уильям.
Ее слова произвели странное действие. Услышав их, Франкенштейн неожиданно помрачнел. На мгновение он даже прикрыл глаза, и Мэри испугалась, что ему стало плохо.
— Что с вами, мистер Франкенштейн? — с тревогой спросила она. Он снова взглянул на нее и улыбнулся — явно через силу.
— Я вас напугал? Простите великодушно, мисс. Эти… эти древности навевают не слишком приятные ассоциации. Дайте мне несколько секунд, и я снова буду в порядке.
— О, да, конечно, — кивнула она. Уильям к этому моменту умчался смотреть паровые часы, и Мэри, тактично отвернувшись, стала разглядывать ближайшую витрину, где на темно-зеленом сукне были разложены кости, отдаленно напоминающие рыбьи. Пояснительная табличка, впрочем, гласила, что на самом деле это не кости, а причудливые известняковые образования, найденные в местных оловянных рудниках.
Франкенштейн тем временем пришел в себя.
— Позвольте поинтересоваться, как вы оказались в Мэтлоке? — спросил он, снова подходя к ней. — Если, конечно, это не тайна…
— Что вы, никакой тайны, — улыбнулась Мэри. — Просто моя сестра Элизабет вышла за мистера Фицуильяма Дарси из Пемберли, а мы с Китти у нее гостим. А вы приехали сюда на воды?
— Клерваль и я собирались посетить Шотландию. У Анри там друзья — он хотел пожить у них, пока я… закончу кое-какие исследования. Но перед поездкой мы решили на недельку заглянуть в Мэтлок, чтобы отдохнуть и развеяться. — Он улыбнулся. — Пожалуй, это единственное место в Англии, которое напоминает мне родину.
— Да, говорят, что окрестности Мэтлока — это маленькая Швейцария, — ответила Мэри.
Франкенштейн, похоже, полностью пришел в себя, но она продолжала гадать, что могло возбудить в нем такую глубокую печаль.
— Вас заинтересовали эти древности? — спросила она, жестом указывая на застекленные шкафы.
— Здесь действительно есть кое-что любопытное, — кивнул Франкенштейн. — Но гораздо больше меня удивляет, что такая молодая женщина, как вы, интересуется тайнами и загадками природы.
В его голосе не было насмешки, и Мэри почувствовала, как у нее потеплело на сердце.
— Да, мне это интересно, — подтвердила она. — Вот, взгляните хотя бы на эти кости… Профессор Эразм Дарвин [4] писал по этому поводу:
Земная жизнь в безбрежном лоне вод
Среди пещер жемчужных океана
Возникла, получила свой исход,
Росла и стала развиваться рано;
Сперва в мельчайших формах все росло,
Не видимых и в толстое стекло,
Которые, киша, скрывались в иле
Иль водяную массу бороздили;
Но поколенья множились, цвели,
Усилились и члены обрели;
Восстал растений мир, и средь обилья
Разнообразной жизни в ход пошли
Животных ноги, плавники и крылья. [5]
— Говорят, — добавила Мэри после паузы, — что подобные находки служат научным доказательством того, что Великий потоп был на самом деле. Как вы думаете, мистер Франкенштейн, неужели на месте Мэтлока действительно когда-то плескалось море? Ученые утверждают, что существа, подобные этой рыбе, исчезли примерно во времена Ноя…
— Я считаю, что эти кости гораздо старше Ноя и принадлежат какому-то допотопному существу, которое, с точки зрения анатомии, было ближе к ящерицам, чем к рыбам. Первоначально они, конечно, состояли не из известняка, а из нормальной костной ткани — просто они слишком долго пролежали в земле и изменились благодаря действию каких-то химических процессов.
— Вы, стало быть, изучали химию и анатомию? Франкенштейн постучал ногтем по стеклу витрины.
— Три года назад я действительно был увлечен этими науками, но они меня больше не интересуют.
— Вы больше не интересуетесь наукой и тем не менее специально приехали в Лондон, чтобы встретиться с лучшими английскими учеными?
— Я… да-да, вы правы. Удивительно, что вы до сих пор помните о нашей с вами краткой беседе, хотя с тех пор прошло уже больше двух месяцев.
— У меня хорошая память, мистер Франкенштейн.
— Я должен был догадаться об этом уже по тому, как точно вы процитировали профессора Дарвина. И все же мне казалось, что такая женщина, как вы, должна интересоваться, скорее, искусством, а отнюдь не наукой.
Мэри рассмеялась.
— Можете не сомневаться, я прочла положенное количество романов, которыми так увлекается большинство девушек. И не только романов, но и различных поучений для юношества. Моя сестра Элизабет до сих пор называет меня Великой Нравоучительницей… В таких случаях я обычно отвечаю, что зло дается легче, чем добро, и может иметь множество обличий… — Она слегка пожала плечами.
Франкенштейн долго не отвечал. Наконец он сказал:
— Может статься, что мир вовсе не нуждается в исправлении нравов.
Сначала эти слова озадачили Мэри, но потом она припомнила, что он говорил по поводу науки во время их краткой встречи в Лондоне.
— Но позвольте, мистер Франкенштейн, что может быть плохого в проповеди добра? Я уверена, что в этом нет ничего дурного, как и в тщательном изучении тех сущностей, которые милостивый Господь создал в своей неизъяснимой мудрости.
— И все же богобоязненный христианин может не согласиться с предположением мистера Дарвина относительно зарождения жизни в воде, в какой бы изысканной поэтической форме оно ни было высказано, — возразил он каким-то чужим, отстраненным тоном. — Разве без вмешательства Бога можно создать живую душу?
— Я уверена, что следы Божественной работы можно разглядеть повсюду, в том числе и в костях этой окаменелой рыбы, — ответила Мэри, указывая на застекленную витрину.
— Значит, у вас больше веры, чем у меня. Либо веры, либо невинности…
Мэри покраснела. Она не привыкла и не умела пикироваться с мужчинами, ибо они никогда не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не воспринимали ее всерьез. Если кто-то из кавалеров и заговаривал с ней, речь, как правило, шла о погоде, о модах, о последних городских сплетнях и прочих пустяках. Сейчас, однако, Мэри казалось, что она каким-то образом сумела заинтересовать Франкенштейна, и это предположение наполнило ее радостью и торжеством.
Их дальнейшей беседе помешало появление Китти и Джорджины, которые вошли в зал в сопровождении Клерваля.
— А-а, вот и она!.. — воскликнула Китти. — Я же говорила, мосье Клерваль, что моя сестра наверняка в музее — любуется древними костями и прочим мусором.
— И уж совсем не удивительно, что мой друг тоже здесь, — отозвался Клерваль и улыбнулся.
А у Мэри сразу испортилось настроение. Владевшее ею воодушевление покинуло ее, и она почти нехотя поплелась за остальными, когда вся компания вышла на залитую солнцем улицу Норт-Перейд. Час был еще ранний, и Китти предложила прогуляться по так называемой Тропе Влюбленных, тянувшейся вдоль реки. Предложение было с восторгом принято, и уже через несколько минут все шестеро шагали по узкому ущелью, образованному сложенными из песчаника утесами, которые сплошь заросли плакучими ивами, молодыми ильмами и лаймами. Уильям сразу убежал вперед, Китти, Джорджина и Клерваль держались вместе, а Франкенштейн и Мэри немного отстали. Вскоре за поворотом тропы показался Хай Тор — отвесный, мрачный утес, высившийся на восточном берегу Дервента. Огромные валуны, свалившиеся с вершины утеса, загромождали русло реки, и она сердито бурлила и пенилась, прорываясь сквозь узкие проходы, оставшиеся между камнями. За шумом воды Мэри и Франкенштейн вскоре перестали различать голоса остальных, и им даже стало казаться, будто они остались на берегу одни.
Франкенштейн, замедлив шаг, любовался первозданным пейзажем. Мэри тоже почти остановилась, но в ее мозгу шла лихорадочная работа. Больше всего на свете ей хотелось продолжить начатый в музее разговор, но она не знала, как это сделать.
Франкенштейн первым нарушил молчание.
— Это место напоминает мне родные края, — сказал он. — В детстве мы с Анри любили карабкаться по утесам, охотиться на коз в альпийских лугах, играть в разбойников и пиратов. Отец часто брал меня с собой в лес, показывал мне травы, цветы и деревья и говорил, как они называются и какими свойствами обладают. Однажды мы попали в грозу, и я своими глазами видел, как молния разбила в щепки огромный дуб.
— Каждый раз, когда я прихожу сюда, — с неожиданной откровенностью ответила Мэри, — я начинаю сознавать, как малы и ничтожны люди и как величественно и необъятно время. По сравнению с вечностью человеческая жизнь не больше чем мгновение. Быть может, завтра нас уже не будет, но эти скалы, эта река переживут нас на века. Вот почему мы так одиноки и несчастны.
Франкенштейн внимательно посмотрел на нее.
— Разве вы одиноки? — спросил он удивленно. — Ведь у вас есть семья — сестры, родители, другие родственники. Как же вы можете быть одиноки?
— Человек может чувствовать себя одиноким даже среди близких родственников. Китти, к примеру, всегда смеется над моей любовью к «старым костям», как она это называет. Она не понимает, а я…
— Ну а если вы выйдете замуж?
— Мне уже двадцать восемь лет, сэр. И — как вы сами можете видеть — я не особенно похожа на идеал жены или возлюбленной.
Что заставило ее впервые в жизни произнести эти слова вслух, Мэри и сама не знала. Впрочем, тут же подумала она, какое значение имеет то, что она скажет этому иностранцу? Мэри никогда не обманывала себя и не позволила бы сочувствию, в какой бы форме оно ни было выражено, пробудить в ней надежду на что-то большее. Да и откуда бы взяться этому большему? Два месяца назад в Лондоне они протанцевали один танец, а потом провели полчаса в музее. Совсем скоро Виктор покинет Англию, женится на своей кузине, и Мэри больше никогда его не увидит.
Что ж, похоже, она заслужила все те насмешливые слова, которыми порой осыпала ее Китти.
Франкенштейн ответил не сразу. Пока он молчал, Мэри прислушивалась к шуму воды и следила взглядом за Джорджиной, Уильямом и Клервалем, которые затеяли на травянистой лужайке на берегу какую-то игру. Китти, как ни странно, стояла чуть в отдалении, и вид у нее был задумчивый.
— Прошу прощения, мисс Беннет, если я позволил себе отнестись небрежно к вашим обстоятельствам. Мне, однако, казалось, что ваши достоинства должны быть очевидны всякому, кто познакомится с вами достаточно близко. Я, например, искренне восхищаюсь вами и ценю ваши научные познания.
— Не надо мне льстить, — сказала Мэри. — Я к этому непривычна.
— Я вовсе не льщу вам, мисс Беннет, — возразил Франкенштейн. — Я только позволил себе высказать то, что думаю на самом деле.
В этот момент к ним вприпрыжку подбежал Уильям.
— Тетя Мэри, тетя Мэри, взгляните, какое замечательное место! Здесь должна отлично ловиться рыба! Нужно будет прийти сюда вместе с папой.
— Хорошо, Уилли, мы обязательно ему скажем. Франкенштейн тем временем сделал по тропинке несколько шагов и обратился к Клервалю.
— Нам пора возвращаться в гостиницу, Анри, — услышала Мэри.
— Я хочу сам проследить за упаковкой стекла, прежде чем мы отправим его в Шотландию.
— Стекла?… — удивленно переспросила Джорджина. Клерваль слегка усмехнулся.
— Куда бы мы с Виктором ни приезжали, он всюду покупал лабораторное оборудование — реторты, колбы, химические реактивы, свинцовые и медные диски. Кучер почтовой кареты даже пригрозил, что никуда нас не повезет, если мы не отправим багаж отдельно.
Китти уходить не хотелось, но все ее возражения оказались напрасны. Маленькая группа повернулась и двинулась по тропе в город. Там женщин и Уильяма уже ждал экипаж, который должен был доставить их назад, в Пемберли.
— Надеюсь, мисс Беннет, когда-нибудь мы с вами снова увидимся, — сказал на прощание Франкенштейн, и на его лице снова проступило какое-то странное выражение. Умей Мэри лучше читать по лицам мужчин, она могла бы догадаться, что это выражение означает искренний интерес, почти страсть.
На обратном пути в Пемберли Уильям безостановочно болтал с Джорджиной. Китти, как ни странно, молчала. Откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза и казалась утомленной, почти подавленной. Что до Мэри, то она не без удовольствия вспоминала прошедшее утро, в особенности те часы, которые провела в обществе Виктора. Сочувствие, которое он возбудил в ней еще в Лондоне, за сегодня еще больше окрепло, однако Мэри по-прежнему не знала, что означает глубокая печаль, то и дело мелькавшая в его глазах, и периоды мрачного молчания, в которые он погружался совершенно внезапно, вне зависимости от темы беседы. Пока ей было ясно только одно: Виктор носит в душе какое-то тяжкое бремя. Возможно, ее мать была права, и Франкенштейн вовсе не любил кузину, на которой должен был жениться. Не исключено, что в Англию он бежал именно от нее, а вовсе не потому, что ему нужно было закончить какие-то исследования. Что же касалось их сегодняшней встречи, то и она не казалась Мэри случайной. Она была убеждена, что сама судьба свела их в музее.
За ужином Китти рассказала Дарси и Элизабет о том, что в городе они встретились с двумя старыми знакомыми. После еды Мэри отозвала старшую сестру в сторонку и попросила — если это не будет слишком обременительно — пригласить Клерваля и Франкенштейна к ужину.
— Вот так новости!.. — удивленно воскликнула Лиззи. — Я ожидала подобного от Китти, но никак не от тебя. Насколько я помню, ты еще никогда не просила пригласить в Пемберли кого-нибудь из молодых людей.
— Просто я никогда не встречала такого человека, как мистер Франкенштейн, — ответила Мэри.
— Что вы думаете о здешних горячих источниках? — спросила Мэри Клерваля, который сидел за столом прямо напротив нее. — Местные жители утверждают, что их целебные воды способны воскрешать мертвых.
— Должен признаться, — с улыбкой ответил Клерваль, — что я так ни разу и не окунулся. Виктор не верит в чудодейственную силу мэтлокских купаний.
Мэри повернулась к Франкенштейну, надеясь втянуть в разговор и его, но, увидев выражение лица молодого человека, осеклась. Казалось, он был чем-то сильно напуган или расстроен.
Стол, накрытый белоснежной камчатной скатертью, был уставлен дорогим фарфором и хрусталем. В самом центре возвышался затейливый серебряный канделябр со свечами лучшего белого воска. Помимо членов семьи и гостей за столом присутствовал и местный приходской священник, преподобный Чатсуорт, которого Элизабет и Дарси пригласили, дабы уравнять количество мужчин и женщин.
Слуга подал суп, за которым последовали кларет, палтус с омарами в голландском соусе, паштет из устриц, котлеты из ягненка со спаржей, сладкий горошек, фрикасе из телятины с кислицей, оленина, рагу из говядины а-ля жардиньер, разнообразные салаты, английская и французская горчица и многое другое. На десерт было мороженое двух видов, вишневая вода, сливки с кусочками ананаса и шоколадный крем с клубникой. Блюда запивали шампанским, после которого наступил черед мадеры.
За мадерой Дарси спросил у Клерваля, какое дело привело его в Англию. Швейцарец начал рассказывать о своих встречах с лондонскими купцами и промышленниками, а также упомянул о своем интересе к Индии. Он даже начал изучать язык и сейчас, чтобы развлечь присутствующих, произнес несколько фраз на хинди. Дарси, в свою очередь, припомнил, как десять лет назад ему довелось побывать в Женеве. В ответ Клерваль начал очень смешно сравнивать швейцарские и английские обычаи, при этом он отдавал явное предпочтение последним — за исключением, как он сказал, «английской склонности к рагу». Джорджина поинтересовалась, какие платья носят женщины на континенте. Элизабет спросила, насколько полезным для образования Уильяма может оказаться путешествие по Европе и не будет ли это сколько-нибудь опасно. Викарий, которого слегка разморило от обилия еды и выпивки, принялся несколько невпопад вспоминать поездку в Италию, совершенную им в ранней юности. Одна лишь Китти, которая обычно болтала и шутила больше всех, была сегодня на удивление молчалива и задумчива.
Франкенштейн, впрочем, тоже почти не принимал участия в общей беседе. Рассказы приятеля он никак не комментировал и ничего к ним не добавлял, а на вопросы, обращенные непосредственно к нему, отвечал сдержанно и немногословно. Мэри, которая возлагала на этот ужин столь большие надежды, даже решила, что ошиблась, приписав Виктору чувства, каких он на самом деле не испытывал. За весь вечер его голос потеплел лишь однажды — когда он заговорил о своем отце, городском советнике и члене магистрата, который пользовался всеобщим уважением благодаря своей честности и неподкупности. О жизни в Ингольштадте Франкенштейн не сказал ничего.
— Что же вы изучали в тамошнем университете? — спросил Бингли.
— Боюсь, вам это будет не интересно, — ответил Франкенштейн. На несколько секунд в комнате воцарилась неловкая тишина. Потом Клерваль поспешил вступиться за друга.
— Виктор с таким рвением отдавался изучению естественных наук, что подорвал собственное здоровье. К счастью, мне удалось поставить его на ноги, но опасность действительно была велика, — объяснил он с несколько неестественным смешком.
— И за это я всегда буду тебе благодарен, — серьезно добавил Франкенштейн.
Элизабет сделала попытку сменить тему.
— Что у нас новенького на приходе? — обратилась она к преподобному Чатсуорту, который клевал носом над своей рюмкой мадеры. Услышав обращенный к нему вопрос, викарий вздрогнул, едва не расплескав вино, и покраснел.
— Я… — пробормотал он и, слегка откашлявшись, загремел в полный голос, словно проповедовал с кафедры: — Надеюсь, дамы не будут слишком шокированы, если я расскажу о любопытном случае, имевшем место буквально несколько часов назад…
— Будьте так добры, святой отец.
— Вчера вечером, — начал свой рассказ викарий, — я долго не мог уснуть: на меня напала бессонница, причиной которой, как мне кажется, была съеденная за ужином форель. Мне с самого начала казалось, что у нее какой-то странный вкус, но моя экономка миссис Крофт клялась, что купила ее на рынке только после обеда. Миссис Крофт — вполне достойная женщина, и я не сомневаюсь, что она говорит чистую правду, однако форель, проданная на здешнем рынке вчера, вполне могла быть из позавчерашнего улова. Это, впрочем, не относится к делу. Я упомянул об этом только для того, чтобы вам было понятно, почему я до полуночи ворочался на своей кровати не в силах уснуть.
Было уже начало первого, когда я услышал какой-то странный скрежет. Он доносился из раскрытого окна моей спальни — в последнее время наконец-то установилась теплая погода, поэтому я каждую ночь открываю окно или форточку. Для легких нет ничего полезнее свежего воздуха — я убедился в этом на собственном опыте, да и лучшие европейские умы, мне кажется, тоже считают воздух альпийских лугов самым благотворным и приятным. Не так ли, мосье Клерваль?…
— Только если на этих лугах не пасутся коровы, — отшутился швейцарец.
— Коровы?… — удивленно переспросил викарий. — Ну конечно, коровы!.. Ха-ха, как это остроумно!.. Так на чем я остановился? Ах, да… В общем, я поднялся и подошел к окну. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, и только на церковном кладбище я заметил свет. Это было в высшей степени странно, поэтому я накинул халат, надел тапочки и поспешил выйти из дома, чтобы выяснить, в чем дело.
На кладбище я увидел какого-то человека, который вовсю орудовал лопатой. Он был повернут ко мне спиной, поэтому даже при свете лампы, которая стояла на земле у могилы Нэнси Браун, я мог рассмотреть только его силуэт. Бедняжка Нэнси, ей было всего семнадцать, когда она умерла! Мы предали ее земле меньше недели назад.
— Это был мужчина? — спросила Китти. Круглое лицо викария стало очень серьезным.
— Можете представить, до чего я был потрясен! «Эй!..» — крикнул я. При звуке моего голоса мужчина — а это несомненно был мужчина гигантского роста — бросил лопату, схватил фонарь и одним прыжком скрылся за углом церкви. Когда я добрался до того места, его уже и след простыл, и я вернулся к могиле. Там я увидел, что странный незнакомец почти выкопал из земли гроб с телом бедняжки Нэнси.
— Какой ужас! — ахнула Джейн.
— Осквернение могил? — спросил Бингли. — Отвратительно! Дарси промолчал, но по его лицу было хорошо видно: ему очень не нравится, что викарий завел разговор о подобных вещах. Франкенштейн, сидевший рядом с Мэри, резким движением отложил нож и сделал большой глоток из своего бокала.
Викарий ничего не замечал. Он явно наслаждался вниманием, которое ему удалось привлечь своим рассказом. Слегка понизив голос, он добавил:
— Я могу только предполагать, какие цели преследовал этот неизвестный. Почему-то мне кажется, что это обезумевший от горя возлюбленный Нэнси решил в последний раз взглянуть на ее лицо.
— Подобная преданность не в мужском характере, — заметила Китти.
— Мой дорогой викарий, — покачала головой Элизабет, — боюсь, вы начитались произведений госпожи Радклифф [6].
Дарси, откидываясь на спинку кресла и недовольно хмуря брови, сказал:
— В лесу у мелового карьера видели цыган. Это, несомненно, их работа. Я думаю, они искали драгоценности.
— Драгоценности?… — переспросил викарий. — Да у Браунов едва хватило денег, чтобы устроить Нэнси приличные похороны.
— Это доказывает только одно: кто бы это ни был, он не из местных.
Тут заговорил Клерваль.
— В моей стране, — сказал он, — могилы нередко оскверняют преступники, которые за деньги доставляют свежие трупы врачам и исследователям. Помнишь, Виктор, в Ингольштадте произошло сразу несколько таких случаев?
Франкенштейн отставил бокал.
— Да, — согласился он. — Некоторые ученые-анатомы не останавливаются ни перед чем в своем стремлении к знаниям.
— Ну, я думаю, подобное объяснение вряд ли подходит к нашему случаю, — заметил Дарси. — Поблизости нет ни университета, ни медицинского колледжа. Правда, в Лэмбтоне живет доктор Филипс, но он едва ли способен преступить закон ради удовлетворения своего научного любопытства.
— Он едва ли способен переступить порог собственного дома, — едко добавила Лиззи. — Чтобы вызвать его к больному, приходится посылать за ним заранее — за день, а то и за два. Только в этом случае он, быть может, сподобится приехать.
— Разумеется, такие люди встречаются, — мрачно сказал Франкенштейн. — Я имею в виду, конечно, не почтенного доктора Филипса, а тех одержимых исследователей, которые в погоне за новыми знаниями не гнушаются ничем. С некоторыми из них я даже был знаком… Кстати, моя болезнь, о которой упомянул Анри, как раз и проистекала от того, что мой дух самым решительным образом восставал против глубокого внутреннего убеждения, будто стремление к знанию ради самого знания способно привести человека к гибели.
Мэри, с напряженным вниманием прислушивавшаяся к разговору, решила, будто ей представился шанс произвести на Виктора впечатление.
— А вам не кажется, — спросила она, — что в стремлении рисковать жизнью ради блага ближнего есть что-то возвышенное и благородное? Со сколькими вещами человечество могло бы познакомиться, если бы равнодушие или трусость не сдерживали наше любопытство!
— В таком случае, мисс Беннет, я благодарю Бога за то, что он наделил нас такими качествами, как трусость и равнодушие, — серьезно ответил Франкенштейн. — Можно рисковать жизнью, но не душой.
— Это, конечно, правильно, и все же мне кажется, что ради прогресса науки общество могло бы поступиться кое-какими из своих установлений.
— Это что-то новенькое, Мэри! — рассмеялась Джейн. — Раньше ты никогда так не говорила.
— Я вижу, сестренка, ты усвоила кое-какие современные взгляды, — добавил Дарси. — Какими же установлениями ты предлагаешь нам поступиться в первую очередь?
В его голосе отчетливо прозвучали снисходительные нотки. Так бывало каждый раз, когда он обращался к свояченице, и Мэри захотелось доказать всем — а особенно Дарси и Лиззи с их идеальным браком и спокойной, размеренной жизнью, — что она вовсе не глупая старая дева, каковой они ее считали.
— Некоторое время назад лондонские анатомы получили решение суда, согласно которому им дозволяется вскрывать в научных целях тела казненных преступников, — сказала она. — И я считаю, что это только справедливо — использовать тела убийц, чтобы спасать жизни ни в чем не повинных людей!
— Да, — кивнул Бингли, — мой дядя судья рассказывал мне…
— И это еще не все! — в запальчивости перебила Мэри. — Вы слышали что-нибудь об опытах, которые проводил итальянский исследователь Альдини? Прошлым летом в Лондоне, в Королевском хирургическом колледже, он оживлял члены повешенного преступника, воздействуя на них электрическим током. Как писала «Тайме», свидетели этого необыкновенного опыта были уверены, что на их глазах вот-вот оживет все тело.
— Мэри, прошу тебя, не за столом!.. — взмолилась Лиззи.
— Если бы ты читала поменьше этих своих ужасных книг, — рассмеялась Китти, — ты бы уже давно была замужем. Уж поверь мне: ни один кавалер не захочет разговаривать с тобой о мертвых телах и прочем.
Это был жестокий удар, и Мэри поняла, что Китти тоже против нее. Ну и пусть… Насмешки сестры только укрепили ее решимость во что бы то ни стало заставить Франкенштейна вступиться за нее.
— А вы что скажете, сэр? — обратилась она к нему. — Что вы думаете о подобных экспериментах?
Франкенштейн аккуратно положил салфетку на стол рядом с тарелкой.
— Подобные демонстрации, — медленно проговорил он, — не имеют ничего общего ни с научным поиском, ни даже с обыкновенным любопытством. В их основе лежит одно лишь тщеславие — тщеславие и амбиции заурядного ума. Это, однако, не отменяет того факта, что погоня за знаниями может быть куда более серьезным грехом, чем те, что перечислены в Десяти заповедях. И хуже всего то, что подобному соблазну подвержены даже самые благородные натуры. Наука обладает огромной притягательной силой: стоит сделать глоток из чаши познания — и человек уже не может остановиться.
При этих словах викарий слегка поклонился Виктору и слегка приподнял свой бокал.
— Вы совершенно правы, мистер Франкенштейн, — сказал он. — Более верных слов мне еще не приходилось слышать. Человек, пытавшийся осквернить могилу бедняжки Нэнси, не только поставил себя вне человеческих законов, но и лишил себя права на милосердие Божье.
Мэри, раздираемая противоречивыми эмоциями, не знала, что сказать.
— А вы сами испытывали соблазны, о которых только что говорили, мистер Франкенштейн? — спросила она наконец.
— К несчастью, да.
— Но ведь Святая Церковь учит, что нет греха, который не мог бы быть прощен всеведущим Господом. Всё знать — значит всё прощать.
Викарий покачал головой.
— Милое дитя, что вы знаете о грехе?
— Почти ничего, мистер Чатсуорт. И все же мне кажется, что даже самый злой человек в конце концов может прозреть.
Франкенштейн внимательно взглянул на нее.
— Здесь я, пожалуй, соглашусь с мисс Беннет, — сказал он. — Я верю: как бы низко человек ни пал, он все же может рассчитывать на прощение и милость Господню. В противном случае мне было бы незачем жить.
— Прошу прощения, господа, но я предлагаю закрыть эту тему, — вмешался Дарси. — Мистер Чатсуорт, я надеюсь, впредь будет относиться более внимательно к своим прихожанам — включая и тех, что покоятся на кладбище. А теперь давайте послушаем, как мисс Джорджина играет на фортепьяно. Быть может, мисс Мэри и мисс Кэтрин тоже порадуют нас своей игрой. Должны же мы в конце концов похвастаться перед нашими иностранными гостями талантами английских девушек!
На следующее утро Мэри и Китти снова отправились на прогулку. За ночь погода испортилась: низкие облака грозили дождем, воздух был холоден, точно на дворе стоял не май, а начало марта, но Китти так упрашивала сестру, что та не смогла ей отказать. Выйдя из усадьбы, девушки медленно двинулись вдоль ручья, который тек через парк по направлению к Дервенту. Китти молчала, и мысли Мэри невольно обратились ко вчерашнему ужину, который прошел совсем не так, как она предполагала. Да и после ужина, когда общество перешло в гостиную, ситуация не стала лучше. Раздираемая противоречивыми чувствами, Мэри играла на фортепьяно хуже обычного и выглядела особенно жалко по сравнению с уверенной в себе Джорджиной. Да и взгляды, которые время от времени бросали на нее Элизабет и Дарси, заставляли Мэри с особенной остротой чувствовать неуместность пламенной речи, которую она произнесла в обеденном зале и которая пропала втуне: Франкенштейн, сидевший рядом с ней, не сказал девушке ничего существенного. Казалось, в ее присутствии он чувствует себя на редкость скованно.
Мэри как раз задумалась о том, как она проведет сегодняшнее утро, когда Китти, отвернувшись в сторону, залилась слезами. Это было так неожиданно, что в первое мгновение Мэри даже растерялась, но потом, опомнившись, дружеским жестом взяла сестру за руку.
— Что случилось, Китти?
— Ты правда веришь в то, что говорила вчера вечером?
— А что я говорила?
— Что нет таких грехов, которые Господь не мог бы простить.
— Конечно, я верю в это! А почему ты спрашиваешь?
— Потому что я совершила страшный, страшный грех! — Китти всхлипнула и прикрыла рукой глаза. — О, нет, я не могу об этом говорить. Мне страшно и… стыдно!
Мэри хотелось сказать, что после столь серьезного заявления молчать нет смысла (впрочем, Китти, скорее всего, и не имела такого намерения), но сдержалась. Китти была импульсивна и эмоциональна, и Мэри не всегда могла предугадать, как поступит ее сестра в следующий момент.
Они прошли по тропе еще немного, и Мэри попыталась успокоить сестру. В конце концов Китти все же согласилась облегчить душу.
Дело оказалось и простым, и сложным одновременно. Как выяснилось, Китти еще с прошлого лета была тайно влюблена в сына мэтлокского мясника Роберта Пиггота. Семья Пигготов была по любым меркам весьма состоятельной, и Роберт — единственный сын своих родителей — должен был рано или поздно унаследовать отцовский бизнес, однако это обстоятельство еще не делало его джентльменом, и Китти пообещала себе, что не позволит страсти взять верх над здравым смыслом.
Обстоятельства, однако, сложились так, что вскоре после их приезда в Пемберли Китти случайно встретилась с Робертом в городе. С тех пор она тайно встречалась с ним каждый раз, когда отправлялась в Мэтлок якобы за покупками. Результат этих необдуманных встреч оказался довольно предсказуем: Китти потеряла голову и, позабыв об осторожности, уступила голосу плоти.
За разговором сестры присели на поваленное дерево на краю подступавшего леса.
— Я так хочу выйти за него замуж! — воскликнула Китти, и слезы с новой силой хлынули из ее глаз. — Я боюсь остаться одна, боюсь умереть старой девой! Лидия… Лидия мне все рассказала! Она говорила, что телесная любовь прекрасна и что каждый раз, когда они с Уикхэмом делают это, она бывает на верху блаженства. Она даже хвасталась, как ловко он умеет ей угодить!.. В конце концов я подумала: почему эта глупая Лидия должна получать удовольствие, тогда как я трачу свою молодость на вышивание и пустые разговоры с кавалерами? Мать все время лезет ко мне со своими идиотскими советами, а папа только и делает, что вздыхает. Я знаю, он считает меня круглой дурой, которая никогда не сможет подцепить жениха, и он прав. Да, прав!.. — Китти снова зарыдала. — Я никогда, никогда не выйду замуж, потому что ни один мужчина на меня больше не взглянет!
Она то всхлипывала, то принималась кашлять, и Мэри стало ее жалко.
— О, Китти!.. — бормотала она, не зная, что еще можно сказать.
— Когда вчера вечером Дарси назвал нас «английскими девушками», я чуть не расплакалась, потому что я-то уже не девушка, и тут уж ничего не поделаешь. У меня только один выход… — Она бросила быстрый взгляд на сестру. — Ты должна уговорить папу, чтобы он позволил мне выйти за Роберта.
— А Роберт уже сделал тебе предложение?
— Нет, но я уверена — он сделает. Обязательно сделает. Ты даже не представляешь, какой он тонкий и чуткий! Роберт — прирожденный джентльмен, хотя его семья и занимается торговлей. Кроме того, я люблю его, и мне наплевать, что он не благородного происхождения.
Мэри обняла сестру, с особенной остротой ощущая, какая она хрупкая и слабая. В небе пророкотал гром, а листва деревьев над их головами зашелестела под резким порывом ветра. Китти крупно дрожала, и Мэри подумала, что должна как можно скорее успокоить ее и отвести домой. Но как успокоить Китти, она не знала. Еще несколько дней назад Мэри осудила бы ее поступок без малейшего колебания, но сегодня все было иначе. Китти высказала то, о чем думала и сама Мэри, а страх умереть в одиночестве был и ее страхом.
Она все еще старалась придумать подходящие слова, когда на листву над их головами обрушились потоки дождя.
— Ты совершила ошибку, — сказала Мэри. — Но, быть может, все еще не так страшно.
Дрожа в ее объятиях, Китти уткнулась лицом в плечо Мэри и проговорила невнятно:
— А ты… ты не отвернешься от меня? И папа… Вдруг он меня выгонит? Что я тогда буду делать?
Дождь еще усилился, превратившись в ливень. Он проникал сквозь листву, и Мэри почувствовала, что волосы у нее на голове основательно намокли.
— Успокойся, — сказала она как можно тверже. — Папа не сделает ничего подобного. И я тебя тоже не оставлю. Ни я, ни Джейн, ни Лиззи.
— А вдруг у меня будет ребенок?
Мэри сняла с плеч Китти шаль и накинула ей на голову. При этом она всмотрелась в дождливый сумрак леса и непроизвольно вздрогнула. В зарослях позади них что-то шевельнулось.
— Не будет у тебя никакого ребенка, — нервно сказала она.
— Откуда ты знаешь! — заныла Китти. — Ведь он может быть, понимаешь?
Из-за низких облаков и дождя в лесной чаще было совсем темно, и Мэри никак не удавалось рассмотреть, что же там двигалось.
— Идем отсюда, — сказала она, поднимаясь. — Нам пора домой. Возьми себя в руки и пойдем. Нужно поговорить с Лиззи и Джейн, может быть, они что-то…
Яркая вспышка молнии пронзила темноту леса, и Мэри увидела под деревьями, не далее чем в десяти ярдах, гигантскую фигуру человека. В трепещущем электрическом свете его лицо показалось Мэри отталкивающе безобразным: у незнакомца были длинные, густые, спутанные черные волосы, желтая кожа, цветом и текстурой напоминавшая старый пергамент, и черные, глубоко посаженные глаза под густыми бровями. Но самым пугающим было, пожалуй, не это, а выражение лютого, нечеловеческого голода, искажавшего и без того уродливые черты.
Мэри ахнула и прижала Китти к себе. Оглушительный удар грома раскатился по небу.
Китти перестала плакать.
— Что случилось? — спросила она с тревогой.
— Ничего. Идем скорее домой… — Мэри схватила сестру за руку. Дождь потоками стекал по их платьям, а тропинка, по которой они пришли, на глазах превращалась в жидкую грязь. — Идем же!..
И Мэри потащила сестру за собой, не обращая внимания на ее стоны и жалобы. За шумом дождя и беспрерывными громовыми раскатами она почти ничего не слышала, но когда, обернувшись через плечо, Мэри бросила взгляд назад, она заметила среди деревьев безмолвную темную фигуру, которая с поразительным проворством двигалась за ними следом.
— Почему мы бежим? — задыхаясь, пробормотала Китти.
— Потому что за нами гонятся.
— Кто? Кто гонится?!
— Я не знаю.
Позади раздался хриплый голос незнакомца, который прокричал им вслед:
— Halt!.. Bitte!
Но она и не подумала остановиться. Впереди показались край леса и живая изгородь, из-за которой выступили фигуры людей, двигавшихся им навстречу от Пемберли.
— Мисс Беннет! Мэри! Китти!..
С чувством невероятного облегчения Мэри узнала Дарси и мистера Франкенштейна. В руках у Дарси был плотный плащ, которым он укрыл промокших насквозь девушек.
— Что случилось? — спросил Виктор.
— Человек!.. — пробормотала Мэри, жадно ловя ртом воздух. — Там!.. — Она показала рукой назад. — Он гнался за нами.
Франкенштейн нахмурился и сделал несколько шагов по тропе.
— Какой человек? — спросил Дарси.
— Какой-то бродяга. Он очень страшный… просто чудовище, — объяснила Мэри.
— Там никого нет, — сказал Виктор, возвращаясь.
— Но мы его видели!..
В этот момент снова сверкнула молния и загрохотал гром.
— Вам показалось, — добавил Франкенштейн. — Видите, какая буря?
— Идемте скорее домой, — добавил Дарси. — Вы насквозь промокли.
Мужчины помогли Мэри и Китти дойти до Пемберли, всеми силами стараясь уберечь их от дождя. Когда они добрались до особняка, Дарси тотчас отправился за Бингли и Клервалем, которые пошли искать девушек в другую сторону, а Элизабет позаботилась о том, чтобы сестры переоделись в сухое и согрелись у огня. Это, однако, не помогло: несмотря на принятые меры, кашель Китти с каждой минутой усиливался, и Элизабет уложила ее в постель. Мэри сидела с Китти, пока та не заснула (предварительно потребовав, чтобы сестра еще раз пообещала никому не говорить о ее тайне), а потом спустилась в гостиную, где уже собрались остальные.
— Китти сильно простыла, и это может ей повредить, — сказала Джейн, с упреком взглянув на Мэри. — Она только недавно оправилась после болезни, и ей нельзя гулять в такую ужасную погоду. Китти-то ладно, у нее ветер в голове, но от тебя, Мэри, я такого не ожидала! К счастью, мистер Франкенштейн настоял, чтобы мы отправились за вами, как только узнал, что вы пошли в лес.
— Ты права, Джейн, — ответила Мэри. — Прости, я не подумала… — Она действительно почти не думала о том, что Китти снова может заболеть. Куда больше ее тревожило непростое положение, в котором оказалась сестра. Она обещала Китти поговорить с отцом, но что скажет мистер Беннет, Мэри не знала. А вдруг у Китти родится ребенок? В этом случае помочь ей будет почти невозможно.
Была у Мэри и еще одна причина для тревоги. Торопясь и сбиваясь, она рассказала о страшном человеке, которого они встретили в лесу. Дарси выслушал ее с крайне недоверчивым видом, потом пожал плечами и сказал, что никого не видел. Он, впрочем, допускал, что в лесу действительно мог скрываться какой-то человек, который напугал Мэри. Франкенштейн и вовсе не произнес ни слова. Пока Мэри описывала незнакомца, он стоял у высокого окна и смотрел на едва видневшиеся за дождем деревья.
— Если там кто-то и был, это, скорее всего, просто браконьер или бродяга, — сказал Дарси. — Когда дождь прекратится, я попрошу мистера Мобри взять несколько человек и прочесать лес. Нужно также известить констебля.
— Надеюсь, мистер Франкенштейн, вы не откажетесь пожить у нас, пока погода не улучшится? — предложила Лиззи. — У вас ведь нет никаких неотложных дел в Мэтлоке?
— Нет, в Мэтлоке у меня никаких дел нет, — ответил Франкенштейн. — Но в конце этой недели я и Анри планировали выехать в Шотландию.
— Думаю, мы могли бы немного задержаться, — возразил Клерваль. — Шотландия никуда не убежит.
Франкенштейн некоторое время молчал, подыскивая слова для ответа.
— Мне кажется, нам не следует злоупотреблять гостеприимством наших добрых хозяев, — проговорил он наконец.
— Пустяки! — отмахнулся Дарси. — Нам очень приятно ваше общество.
— Спасибо, мистер Дарси… — вежливо ответил Франкенштейн, но его голос прозвучал как-то неуверенно. И впоследствии, когда разговор шел уже о чем-то другом, Мэри заметила, что он продолжает пристально глядеть в окно. Наклонившись к нему, она, словно по наитию, спросила негромко:
— Вы ведь знаете, кто был там, в лесу?
— Я никого не видел, — быстро ответил Франкенштейн. — Но даже если там кто-то был, почему я должен его знать? У меня не так уж много знакомых среди английских бродяг.
— Мне кажется, это был не англичанин. Он окликнул нас по-немецки — так мне послышалось. Быть может, это все-таки кто-то из ваших соотечественников?
Франкенштейн отвернулся, но Мэри успела заметить скользнувшее по его лицу выражение досады и… страха.
— Не хотелось бы противоречить вам, мисс Беннет, и все же я вынужден повторить: вы ошиблись. Никакого человека в лесу я не видел.
(Продолжение и окончание в комментариях.)
Этот рассказ (или короткая повесть, если угодно) вышел в свет в 2008 году, получил премию «Небьюла» и премию имени Ширли Джексон. В России опубликован в журнале «Если», 2009, №05 (195).
Джон Кессел
Гордость и Прометей
(Перевел с английского Владимир Гришечкин)
Гордость и Прометей
(Перевел с английского Владимир Гришечкин)
Если бы не настойчивые просьбы сестры и матери, мисс Мэри Беннет, всегда интересовавшаяся природой, но отнюдь не обществом, вряд ли попала бы на бал в Гроувенор-хаус. Но для ее сестры Китти это был первый выход в свет. На Мэри в семье давно махнули рукой, однако с младшей дочерью миссис Беннет связывала определенные надежды, и ее решимость была непоколебима. По ее сведениям, на балу должен появиться некто Роберт Сидни из Детлинг-мэнор — молодой холостяк, годовой доход которого приближался, к шести тысячам фунтов, и миссис Беннет рассчитывала, что дочь непременно обратит на себя его внимание. Что касалось Мэри, то на балу ей было совершенно нечего делать, однако она так и не сумела выдумать подходящего предлога, чтобы остаться дома: в свои двадцать восемь лет Мэри все еще не была замужем и, будучи вынуждена жить с родителями, целиком зависела от причуд матери.
читать дальшеВот как вышло, что Мэри — в шелковом платье, с уложенными в высокую прическу волосами и с сестринскими украшениями на шее — оказалась в парадном зале лондонской ассамблеи. Она не была ни красива, как ее старшая сестра Джейн, ни остроумна, как другая ее сестра Элизабет (обе давно вышли замуж и были вполне счастливы), она даже не умела флиртовать, как ее младшая сестра Лидия, чей брак, однако, нельзя было причислить к удачным. Неуклюжая и близорукая, Мэри никогда не выглядела привлекательной, и с годами она сама привыкла считать себя дурнушкой. И все же каждый раз, когда миссис Беннет шепотом приказывала ей выпрямиться, Мэри испытывала приступ отчаяния. Она знала, что Джейн и Элизабет сумели устроить свою жизнь благодаря тому, что каждая из них нашла себе достойного супруга. Но в самой Мэри не было ни грациозности, ни таинственности, и ни один мужчина еще никогда не смотрел на нее с восхищением.
Книжечка-карне, в которой Китти записывала танцы, очень скоро оказалась заполнена. Один раз она уже прошлась в кадрили с вожделенным мистером Сидни, который, на взгляд Мэри, производил впечатление на редкость занудного и скучного типа. Но Китти сияла. Она была уверена, что уже в этом сезоне [1] непременно заполучит себе мужа. Мэри же не оставалось ничего другого, кроме как смирно сидеть в уголке вместе с матерью и тетушкой Жардин, чей здравый смысл был единственным, что несколько скрашивало глупость миссис Беннет.
После третьего танца Китти подбежала к ним. На щеках ее горел лихорадочный румянец.
— Отдышись! — строго сказала мать. — Зачем так бегать? И кто этот молодой человек, с которым ты только что танцевала? Не забудь: ты приехала сюда, чтобы очаровать мистера Сидни. Нечего обращать внимание на всяких там незнакомцев! Кстати, это не его я видела полчаса назад? Кажется, он прибыл сюда с лорд-мэром.
— Ну откуда же мне знать, что ты видела, а чего не видела! — воскликнула Китти.
— Не дерзи.
— Хорошо, мама. — Китти потупилась. — Мистер Клерваль действительно близко знаком с лорд-мэром. Сейчас он путешествует, а вообще-то он из Швейцарии.
Высокий, светловолосый Клерваль стоял у противоположной стены рядом с задумчивого вида брюнетом. На обоих были изысканные жемчужно-серые бриджи со штрипками, черные смокинги, муаровые жилеты, белоснежные галстуки и перчатки.
— Из Швейцарии! — воскликнула миссис Беннет. — Нет, милочка, я не допущу, чтобы ты вышла замуж за какого-то там иностранца… Впрочем, я слышала, что тамошние купцы все как один богачи. А с кем это он беседует?
— Я не знаю, мама, но могу выяснить.
Любопытство миссис Беннет вскоре оказалось удовлетворено, ибо оба молодых человека пересекли зал и приблизились к сестрам и их бдительным дуэньям.
— Позвольте представиться, мэм: Анри Клерваль, — сказал светловолосый. — А это мой добрый друг, мистер Виктор Франкенштейн.
Мистер Франкенштейн поклонился, и Мэри подумала, что таких темных глаз она не видела еще ни у кого. Он ничего не сказал, но ей показалось, что на балу он присутствует лишь по обязанности. Его отличие от большинства гостей было столь разительным, что Мэри почувствовала себя заинтригованной. Почему-то ей казалось, что сдержанность мистера Франкенштейна говорит, скорее, о затаенной печали, нежели о гордости. Манеры его были безупречны, английский тоже, хотя некоторые слова он и выговаривал с французским акцентом. Когда оркестр, состоявший из фортепьяно, скрипки и виолончели, заиграл кадриль, мистер Франкенштейн тотчас пригласил Мэри на танец, однако она сразу заподозрила, что сделал он это только по наущению своего друга Клерваля: двигался он легко и изящно, но на его лице так и не появилось ни тени улыбки.
Когда танец подходил к концу, мистер Франкенштейн вежливо спросил, не хочет ли она немного освежиться. Когда Мэри кивнула, он отвел ее в комнату для отдыха, усадил на диван и принес бокал негуса [2]. Он был так любезен, что Мэри почувствовала себя обязанной сказать мистеру Франкенштейну хотя бы несколько слов.
— Простите мне мое любопытство, — начала она, — но мне хотелось узнать, что привело вас в Англию?
— Я намеревался посетить Лондон и Оксфорд, чтобы встретиться с некоторыми вашими естествоиспытателями, изучающими явления магнетизма, — был ответ.
— Вот как? — удивилась Мэри. — Вы, вероятно, уже виделись с профессором Лэнгдоном из Королевского научного общества?
Франкенштейн посмотрел на нее так, словно только что увидел.
— Как? Вы знакомы с профессором Лэнгдоном?! — вырвалось у него.
— Я не знакома с ним лично, разумеется, просто я слежу за последними научными достижениями. Вы, вероятно, тоже естествоиспытатель, ученый?
— Должен признаться, что в настоящее время я больше не занимаюсь наукой, но когда-то я действительно работал в Инголштадте с господами Крампе и Вальдманом.
— Вы больше не занимаетесь наукой и тем не менее ищете встречи с профессором Лэнгдоном?
На красивое лицо Франкенштейна легла какая-то тень.
— Я должен увидеться с ним, хотя наша встреча никому не принесет пользы.
— Это какой-то парадокс.
— Да, парадокс, который я не в силах объяснить, мисс Беннет. Все это он проговорил голосом, в котором звучало неподдельное, глубокое отчаяние. Заглянув в его темные страдающие глаза, Мэри промолвила:
— У сердца есть свои резоны, о которых понятия не имеет здравый смысл.
Во второй раз за вечер Франкенштейн взглянул на нее так, словно понимал ее лучше, чем она сама. Сделав глоток из своего бокала, он сказал:
— Позвольте дать вам совет, мисс Беннет… Избегайте любых занятий, способных исключить вас из привычного круга человеческого общения. Если научная дисциплина, которой вы решите посвятить свое время и силы, ослабляет ваши привязанности и заставляет утрачивать вкус к простым удовольствиям, значит, эта наука не имеет права на существование.
Мэри покачала головой. Смысл этой неожиданной речи находился за пределами ее понимания, и она не знала, что сказать.
— Но ведь в поиске знаний нет вреда, — проговорила она наконец. Франкенштейн улыбнулся.
— Анри почти силой заставил меня пойти с ним на бал, чтобы познакомить с английским светом. Знай я, что встречу здесь столь разумную молодую девушку, я бы сам упросил его взять меня с собой.
Он взял Мэри за руку.
— Но я вижу в дверях вашу тетушку, — добавил он. — Несомненно, ее прислали защитить вашу честь от подозрительного иностранца. Позвольте мне вернуть вас вашей матушке, но прежде я должен поблагодарить вас за танец и за содержательный, интересный разговор. Когда находишься в чужой стране, сочувствие и понимание особенно дороги.
Через несколько минут Мэри снова оказалась в бальном зале рядом с матерью и теткой. Она старалась выглядеть спокойной, но разум ее был смущен. Ей казалось неподобающим и странным, что Франкенштейн говорил так откровенно и искренне с ней, совершенно посторонней женщиной, которую он никогда прежде не видел. Но осуждать его за это она не могла. Напротив, Мэри чувствовала себя виноватой, оттого что не поговорила с ним еще немного.
Когда после полуночи семейство Беннет покидало Гроувенор-хаус, шел холодный мартовский дождь, им пришлось ждать на крыльце-галерее, пока кучер подъедет к самым дверям. Китти замерзла и начала кашлять. Мэри хотела обнять ее за плечи, чтобы немного согреть, но вдруг заметила какого-то закутанного в плащ мужчину огромного роста, который прятался в тени в начале подъездной дорожки. Не обращая внимания на дождь, он стоял совершенно неподвижно, не приближаясь, но и не удаляясь, и так внимательно следил за выходом из отеля, словно от этого зависела его жизнь. Мэри не удержалась и вздрогнула.
Когда они уже ехали в экипаже, возвращаясь в дом тетушки Жардин рядом с Белгрейвией [3], миссис Беннет велела Китти накинуть полог, чтобы защититься от холода.
— Перестань кашлять, Китти, пожалей мои бедные нервы, — раздраженно добавила она. — Напрасно они устроили ужин в дальнем зале. Девушки, разгоряченные танцами, вынуждены были идти по этому длинному холодному коридору — и вот результат!
Китти хрипло вздохнула и придвинулась поближе к Мэри.
— Я никогда не видела, чтобы ты смотрела на мужчину такими глазами, сестричка, — вполголоса проговорила она. — Что говорил тебе этот мрачный швейцарский джентльмен?
— Мы беседовали о естественных науках.
— А он не рассказывал, что заставило его посетить Англию? — поинтересовалась тетя Жардин.
— Мистер Франкенштейн — исследователь, он приехал, чтобы встретиться с нашими учеными.
— Ну, это вряд ли, — возразила Китти. — Уж я-то знаю: он отправился путешествовать, потому что пережил страшное несчастье. Не далее чем полгода назад его младший брат погиб от рук своего собственного слуги!
— Какой ужас! — воскликнула тетя Жардин.
— Неужели это правда? — спросила миссис Беннет, которая тоже казалась потрясенной до глубины души.
— Разумеется, правда, — уверенно ответила Китти. — Мне рассказала Люси Коупленд, дочь лорд-мэра. Она узнала об этом от отца, а ему рассказал сам мосье Клерваль. Но это еще не все!.. Мистер Франкенштейн обручен со своей кузиной; он должен был на ней жениться, однако вместо этого бросил ее в Швейцарии и приехал сюда.
— А тебе он что-нибудь об этом говорил? — миссис Беннет повернулась к Мэри.
— Но, мама, ни один настоящий джентльмен не стал бы открывать свои семейные тайны посторонним! — вмешалась Китти. — И уж конечно, ни один мужчина, танцуя с девушкой, не станет рассказывать ей о своей помолвке.
Мэри только покачала головой. Новости, которые она только что услышала, удивили ее. Возможно, именно этим и продиктовано необычное поведение мистера Франкенштейна, но как объяснить его внезапный интерес к ней?
— Мужчина должен быть, а не казаться, — проговорила она. Китти насмешливо фыркнула, но тотчас снова раскашлялась.
— Попомните мои слова, дети, — проговорила миссис Беннет, — эта помолвка ему не по душе. Хотела бы я только знать, каким капиталом он располагает?
В последующие несколько дней кашель Китти развился в сильный катар, и вопреки ее протестам было решено, что семья должна сократить свой сезон и вернуться в Меритон, подальше от нездорового лондонского воздуха. Бедный мистер Сидни — он так и не узнал, чего лишился! Что касалось Мэри, то она не имела ничего против отъезда, хотя воспоминания о получасовой беседе с мистером Франкенштейном заставляли ее сожалеть о прерванном знакомстве несколько больше, чем она сожалела о других (очень немногочисленных) мужчинах, когда-либо удостаивавших ее своим вниманием.
В течение недели после возвращения в Меритон Китти совершенно поправилась и принялась ворчать, что, дескать, напрасно они не остались в Лондоне до конца сезона. Она была всего на два года моложе Мэри, и мысль о том, что она может остаться старой девой, пугала ее гораздо больше, чем сестру, которая почти смирилась со своей участью. Каждый раз, когда мистер Беннет, почти все время проводивший в своем кабинете и устремлявшийся вниз только для того, чтобы принять участие в семейной трапезе, отпускал какое-то саркастическое замечание относительно матримониальных планов жены и младшей дочери, Китти вспыхивала и начинала возражать. Миссис Беннет тоже не молчала, и Мэри, не желая участвовать в этих дискуссиях, стремилась под любым предлогом оставить гостиную, как только атмосфера за столом начинала накаляться. Обычно она уходила к себе, чтобы поупражняться в игре на фортепьяно. Когда же наконец наступила теплая погода, Мэри стала все чаще совершать долгие прогулки по окрестностям или устраивалась в саду под старым дубом и читала. Особенно нравились ей стихотворения Гёте, но не пренебрегала она и трудами новейших немецких философов. Изредка Мэри пыталась обсудить прочитанное с отцом, но он только качал головой.
— Боюсь, дорогая, — говорил он, — что твое мировоззрение зиждется исключительно на книжной премудрости, а не на реальном жизненном опыте. Будь осторожна, Мэри: чрезмерная ученость способна превратить женщину в чудовище!
Но где она могла набраться того, что ее отец называл реальным жизненным опытом? В расстроенных чувствах Мэри написала старшей сестре Элизабет письмо, в котором рассказала, как неудачно закончилась очередная попытка Китти выйти замуж и как сильно она по этому поводу расстроилась. В ответном письме Элизабет пригласила сестер погостить у нее в Пемберли.
Мэри была рада возможности оказаться подальше от матери и заодно побывать в Дербишире, который манил ее своими дивными пейзажами. Китти тоже была как будто не против. Только миссис Беннет колебалась, хотя в письме Элизабет и упомянула, что близлежащий Мэтлок славится своими целебными водами и Китти было бы весьма полезно для здоровья там побывать («ни один нормальный мужчина не женится на слабой и болезненной девушке»). Она, однако, довольно быстро передумала, когда Китти сказала, что, хотя Мэтлок не идет ни в какое сравнение с Лондоном, он все же привлекает куда больше представителей света, чем сонный, провинциальный Меритон, и что там у нее будет гораздо больше возможностей встретить достойных (и обеспеченных) молодых людей. И вот в начале второй недели мая миссис и мистер Беннет посадили двух своих оставшихся непристроенными дочерей в почтовую карету, которая должна была доставить их в далекий Дербишир. При расставании родители прослезились: миссис Беннет плакала, потому что Мэри и Китти, пусть и на время, лишались ее деятельной опеки. Мистер Беннет плакал, потому что в отсутствие дочерей внимание супруги непременно должно было переключиться на него.
Обеим девушкам очень понравился изящный, богато обставленный дом в Пемберли — наследном имении Дарси. Мистер Дарси был сама доброта. Слуги тоже проявляли к гостьям исключительное внимание, хотя, следуя распоряжениям Элизабет, старались не потакать капризам Китти, заботясь в первую голову о ее здоровье, что невыгодно отличало их от соответствующим образом воспитанной прислуги в Меритоне. Пуще всего Лиззи следила за тем, чтобы Китти как можно больше спала; в остальное же время три сестры подолгу гуляли на свежем воздухе. Вскоре Китти действительно окрепла, да и Мэри обнаружила, что почти не скучает. Особенно ей нравилось проводить время с племянником — восьмилетним Уильямом, сыном Элизабет, увлеченно обучавшим рыбной ловле и ее, и младшую сестру мистера Дарси Джорджину, которая сильно скучала по своему жениху капитану Бродбенду, отбывшему в Вест-Индию по делам Короны. В конце мая в Пемберли приехали с визитом Джейн и ее муж мистер Бингли, так что теперь четверо из пяти сестер Беннет были в сборе. Вместе они коротали длинные весенние вечера, болтали о всякой всячине или музицировали. Из всей компании лучше всех играла на фортепьяно Джорджина; что касалось Мэри, то она вскоре заподозрила, что сестры скорее терпят ее игру, чем получают от нее удовольствие. Кроме того, воссоединение Элизабет и Джейн привело к тому, что они стали посвящать заботам о здоровье Китти еще больше сил и времени, имея в виду, разумеется, ее матримониальные перспективы. В результате, Мэри превратилась практически в невидимку, но ее подобное положение устраивало. Все же время от времени она присоединялась к сестрам, когда те ездили в Лэмбтон или Мэтлок, чтобы посетить модные магазины или пообщаться с друзьями и знакомыми на еженедельном балу в ассамблее мэтлокского отеля «Старый Бат», где собиралось довольно изысканное общество.
В один из таких приездов Джорджина задержалась у модистки, а Китти зачем-то отправилась в лавку мясника (Мэри только диву давалась, откуда вдруг взялся такой интерес к домашнему хозяйству). Воспользовавшись этим, Мэри и Уильям отправились в городскую общественную библиотеку, при которой имелся небольшой музей естественной истории. Недавно при строительстве нового отеля в земле были найдены какие-то очень любопытные кости, и мальчику очень хотелось на них взглянуть. Мэри, понятно, не имела ничего против.
Улицы, отели и постоялые дворы города были заполнены людьми, приехавшими в Мэтлок на воды. Парочки, в которых нетрудно было узнать новобрачных, неторопливо прохаживались по тротуарам, держа друг друга под руку и вполголоса обмениваясь впечатлениями, которые, несомненно, имели самое прямое отношение к окрестным альпийским пейзажам. Несколько рабочих ремонтировали булыжную мостовую на площади перед зданием муниципалитета, и их кирки и ломики ярко сверкали на солнце.
В музее было тихо и прохладно. Посетителей в зале естественной истории было немного, и вскоре Мэри заметила перед одной из стеклянных витрин стройного, хорошо одетого господина, с головой ушедшего в созерцание выставленных в ней древностей. Когда он немного приблизился, Мэри его узнала.
— Мистер Франкенштейн?… Европеец слегка вздрогнул и обернулся.
— Мисс Беннет?!..
Он вспомнил, как ее зовут, и Мэри почувствовала себя польщенной.
— Да, это я. Какая приятная встреча.
— Я тоже рад вас видеть. — Он слегка поклонился. — А кто этот молодой человек?
— Это мой племянник, Уильям.
Ее слова произвели странное действие. Услышав их, Франкенштейн неожиданно помрачнел. На мгновение он даже прикрыл глаза, и Мэри испугалась, что ему стало плохо.
— Что с вами, мистер Франкенштейн? — с тревогой спросила она. Он снова взглянул на нее и улыбнулся — явно через силу.
— Я вас напугал? Простите великодушно, мисс. Эти… эти древности навевают не слишком приятные ассоциации. Дайте мне несколько секунд, и я снова буду в порядке.
— О, да, конечно, — кивнула она. Уильям к этому моменту умчался смотреть паровые часы, и Мэри, тактично отвернувшись, стала разглядывать ближайшую витрину, где на темно-зеленом сукне были разложены кости, отдаленно напоминающие рыбьи. Пояснительная табличка, впрочем, гласила, что на самом деле это не кости, а причудливые известняковые образования, найденные в местных оловянных рудниках.
Франкенштейн тем временем пришел в себя.
— Позвольте поинтересоваться, как вы оказались в Мэтлоке? — спросил он, снова подходя к ней. — Если, конечно, это не тайна…
— Что вы, никакой тайны, — улыбнулась Мэри. — Просто моя сестра Элизабет вышла за мистера Фицуильяма Дарси из Пемберли, а мы с Китти у нее гостим. А вы приехали сюда на воды?
— Клерваль и я собирались посетить Шотландию. У Анри там друзья — он хотел пожить у них, пока я… закончу кое-какие исследования. Но перед поездкой мы решили на недельку заглянуть в Мэтлок, чтобы отдохнуть и развеяться. — Он улыбнулся. — Пожалуй, это единственное место в Англии, которое напоминает мне родину.
— Да, говорят, что окрестности Мэтлока — это маленькая Швейцария, — ответила Мэри.
Франкенштейн, похоже, полностью пришел в себя, но она продолжала гадать, что могло возбудить в нем такую глубокую печаль.
— Вас заинтересовали эти древности? — спросила она, жестом указывая на застекленные шкафы.
— Здесь действительно есть кое-что любопытное, — кивнул Франкенштейн. — Но гораздо больше меня удивляет, что такая молодая женщина, как вы, интересуется тайнами и загадками природы.
В его голосе не было насмешки, и Мэри почувствовала, как у нее потеплело на сердце.
— Да, мне это интересно, — подтвердила она. — Вот, взгляните хотя бы на эти кости… Профессор Эразм Дарвин [4] писал по этому поводу:
Земная жизнь в безбрежном лоне вод
Среди пещер жемчужных океана
Возникла, получила свой исход,
Росла и стала развиваться рано;
Сперва в мельчайших формах все росло,
Не видимых и в толстое стекло,
Которые, киша, скрывались в иле
Иль водяную массу бороздили;
Но поколенья множились, цвели,
Усилились и члены обрели;
Восстал растений мир, и средь обилья
Разнообразной жизни в ход пошли
Животных ноги, плавники и крылья. [5]
— Говорят, — добавила Мэри после паузы, — что подобные находки служат научным доказательством того, что Великий потоп был на самом деле. Как вы думаете, мистер Франкенштейн, неужели на месте Мэтлока действительно когда-то плескалось море? Ученые утверждают, что существа, подобные этой рыбе, исчезли примерно во времена Ноя…
— Я считаю, что эти кости гораздо старше Ноя и принадлежат какому-то допотопному существу, которое, с точки зрения анатомии, было ближе к ящерицам, чем к рыбам. Первоначально они, конечно, состояли не из известняка, а из нормальной костной ткани — просто они слишком долго пролежали в земле и изменились благодаря действию каких-то химических процессов.
— Вы, стало быть, изучали химию и анатомию? Франкенштейн постучал ногтем по стеклу витрины.
— Три года назад я действительно был увлечен этими науками, но они меня больше не интересуют.
— Вы больше не интересуетесь наукой и тем не менее специально приехали в Лондон, чтобы встретиться с лучшими английскими учеными?
— Я… да-да, вы правы. Удивительно, что вы до сих пор помните о нашей с вами краткой беседе, хотя с тех пор прошло уже больше двух месяцев.
— У меня хорошая память, мистер Франкенштейн.
— Я должен был догадаться об этом уже по тому, как точно вы процитировали профессора Дарвина. И все же мне казалось, что такая женщина, как вы, должна интересоваться, скорее, искусством, а отнюдь не наукой.
Мэри рассмеялась.
— Можете не сомневаться, я прочла положенное количество романов, которыми так увлекается большинство девушек. И не только романов, но и различных поучений для юношества. Моя сестра Элизабет до сих пор называет меня Великой Нравоучительницей… В таких случаях я обычно отвечаю, что зло дается легче, чем добро, и может иметь множество обличий… — Она слегка пожала плечами.
Франкенштейн долго не отвечал. Наконец он сказал:
— Может статься, что мир вовсе не нуждается в исправлении нравов.
Сначала эти слова озадачили Мэри, но потом она припомнила, что он говорил по поводу науки во время их краткой встречи в Лондоне.
— Но позвольте, мистер Франкенштейн, что может быть плохого в проповеди добра? Я уверена, что в этом нет ничего дурного, как и в тщательном изучении тех сущностей, которые милостивый Господь создал в своей неизъяснимой мудрости.
— И все же богобоязненный христианин может не согласиться с предположением мистера Дарвина относительно зарождения жизни в воде, в какой бы изысканной поэтической форме оно ни было высказано, — возразил он каким-то чужим, отстраненным тоном. — Разве без вмешательства Бога можно создать живую душу?
— Я уверена, что следы Божественной работы можно разглядеть повсюду, в том числе и в костях этой окаменелой рыбы, — ответила Мэри, указывая на застекленную витрину.
— Значит, у вас больше веры, чем у меня. Либо веры, либо невинности…
Мэри покраснела. Она не привыкла и не умела пикироваться с мужчинами, ибо они никогда не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не воспринимали ее всерьез. Если кто-то из кавалеров и заговаривал с ней, речь, как правило, шла о погоде, о модах, о последних городских сплетнях и прочих пустяках. Сейчас, однако, Мэри казалось, что она каким-то образом сумела заинтересовать Франкенштейна, и это предположение наполнило ее радостью и торжеством.
Их дальнейшей беседе помешало появление Китти и Джорджины, которые вошли в зал в сопровождении Клерваля.
— А-а, вот и она!.. — воскликнула Китти. — Я же говорила, мосье Клерваль, что моя сестра наверняка в музее — любуется древними костями и прочим мусором.
— И уж совсем не удивительно, что мой друг тоже здесь, — отозвался Клерваль и улыбнулся.
А у Мэри сразу испортилось настроение. Владевшее ею воодушевление покинуло ее, и она почти нехотя поплелась за остальными, когда вся компания вышла на залитую солнцем улицу Норт-Перейд. Час был еще ранний, и Китти предложила прогуляться по так называемой Тропе Влюбленных, тянувшейся вдоль реки. Предложение было с восторгом принято, и уже через несколько минут все шестеро шагали по узкому ущелью, образованному сложенными из песчаника утесами, которые сплошь заросли плакучими ивами, молодыми ильмами и лаймами. Уильям сразу убежал вперед, Китти, Джорджина и Клерваль держались вместе, а Франкенштейн и Мэри немного отстали. Вскоре за поворотом тропы показался Хай Тор — отвесный, мрачный утес, высившийся на восточном берегу Дервента. Огромные валуны, свалившиеся с вершины утеса, загромождали русло реки, и она сердито бурлила и пенилась, прорываясь сквозь узкие проходы, оставшиеся между камнями. За шумом воды Мэри и Франкенштейн вскоре перестали различать голоса остальных, и им даже стало казаться, будто они остались на берегу одни.
Франкенштейн, замедлив шаг, любовался первозданным пейзажем. Мэри тоже почти остановилась, но в ее мозгу шла лихорадочная работа. Больше всего на свете ей хотелось продолжить начатый в музее разговор, но она не знала, как это сделать.
Франкенштейн первым нарушил молчание.
— Это место напоминает мне родные края, — сказал он. — В детстве мы с Анри любили карабкаться по утесам, охотиться на коз в альпийских лугах, играть в разбойников и пиратов. Отец часто брал меня с собой в лес, показывал мне травы, цветы и деревья и говорил, как они называются и какими свойствами обладают. Однажды мы попали в грозу, и я своими глазами видел, как молния разбила в щепки огромный дуб.
— Каждый раз, когда я прихожу сюда, — с неожиданной откровенностью ответила Мэри, — я начинаю сознавать, как малы и ничтожны люди и как величественно и необъятно время. По сравнению с вечностью человеческая жизнь не больше чем мгновение. Быть может, завтра нас уже не будет, но эти скалы, эта река переживут нас на века. Вот почему мы так одиноки и несчастны.
Франкенштейн внимательно посмотрел на нее.
— Разве вы одиноки? — спросил он удивленно. — Ведь у вас есть семья — сестры, родители, другие родственники. Как же вы можете быть одиноки?
— Человек может чувствовать себя одиноким даже среди близких родственников. Китти, к примеру, всегда смеется над моей любовью к «старым костям», как она это называет. Она не понимает, а я…
— Ну а если вы выйдете замуж?
— Мне уже двадцать восемь лет, сэр. И — как вы сами можете видеть — я не особенно похожа на идеал жены или возлюбленной.
Что заставило ее впервые в жизни произнести эти слова вслух, Мэри и сама не знала. Впрочем, тут же подумала она, какое значение имеет то, что она скажет этому иностранцу? Мэри никогда не обманывала себя и не позволила бы сочувствию, в какой бы форме оно ни было выражено, пробудить в ней надежду на что-то большее. Да и откуда бы взяться этому большему? Два месяца назад в Лондоне они протанцевали один танец, а потом провели полчаса в музее. Совсем скоро Виктор покинет Англию, женится на своей кузине, и Мэри больше никогда его не увидит.
Что ж, похоже, она заслужила все те насмешливые слова, которыми порой осыпала ее Китти.
Франкенштейн ответил не сразу. Пока он молчал, Мэри прислушивалась к шуму воды и следила взглядом за Джорджиной, Уильямом и Клервалем, которые затеяли на травянистой лужайке на берегу какую-то игру. Китти, как ни странно, стояла чуть в отдалении, и вид у нее был задумчивый.
— Прошу прощения, мисс Беннет, если я позволил себе отнестись небрежно к вашим обстоятельствам. Мне, однако, казалось, что ваши достоинства должны быть очевидны всякому, кто познакомится с вами достаточно близко. Я, например, искренне восхищаюсь вами и ценю ваши научные познания.
— Не надо мне льстить, — сказала Мэри. — Я к этому непривычна.
— Я вовсе не льщу вам, мисс Беннет, — возразил Франкенштейн. — Я только позволил себе высказать то, что думаю на самом деле.
В этот момент к ним вприпрыжку подбежал Уильям.
— Тетя Мэри, тетя Мэри, взгляните, какое замечательное место! Здесь должна отлично ловиться рыба! Нужно будет прийти сюда вместе с папой.
— Хорошо, Уилли, мы обязательно ему скажем. Франкенштейн тем временем сделал по тропинке несколько шагов и обратился к Клервалю.
— Нам пора возвращаться в гостиницу, Анри, — услышала Мэри.
— Я хочу сам проследить за упаковкой стекла, прежде чем мы отправим его в Шотландию.
— Стекла?… — удивленно переспросила Джорджина. Клерваль слегка усмехнулся.
— Куда бы мы с Виктором ни приезжали, он всюду покупал лабораторное оборудование — реторты, колбы, химические реактивы, свинцовые и медные диски. Кучер почтовой кареты даже пригрозил, что никуда нас не повезет, если мы не отправим багаж отдельно.
Китти уходить не хотелось, но все ее возражения оказались напрасны. Маленькая группа повернулась и двинулась по тропе в город. Там женщин и Уильяма уже ждал экипаж, который должен был доставить их назад, в Пемберли.
— Надеюсь, мисс Беннет, когда-нибудь мы с вами снова увидимся, — сказал на прощание Франкенштейн, и на его лице снова проступило какое-то странное выражение. Умей Мэри лучше читать по лицам мужчин, она могла бы догадаться, что это выражение означает искренний интерес, почти страсть.
На обратном пути в Пемберли Уильям безостановочно болтал с Джорджиной. Китти, как ни странно, молчала. Откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза и казалась утомленной, почти подавленной. Что до Мэри, то она не без удовольствия вспоминала прошедшее утро, в особенности те часы, которые провела в обществе Виктора. Сочувствие, которое он возбудил в ней еще в Лондоне, за сегодня еще больше окрепло, однако Мэри по-прежнему не знала, что означает глубокая печаль, то и дело мелькавшая в его глазах, и периоды мрачного молчания, в которые он погружался совершенно внезапно, вне зависимости от темы беседы. Пока ей было ясно только одно: Виктор носит в душе какое-то тяжкое бремя. Возможно, ее мать была права, и Франкенштейн вовсе не любил кузину, на которой должен был жениться. Не исключено, что в Англию он бежал именно от нее, а вовсе не потому, что ему нужно было закончить какие-то исследования. Что же касалось их сегодняшней встречи, то и она не казалась Мэри случайной. Она была убеждена, что сама судьба свела их в музее.
За ужином Китти рассказала Дарси и Элизабет о том, что в городе они встретились с двумя старыми знакомыми. После еды Мэри отозвала старшую сестру в сторонку и попросила — если это не будет слишком обременительно — пригласить Клерваля и Франкенштейна к ужину.
— Вот так новости!.. — удивленно воскликнула Лиззи. — Я ожидала подобного от Китти, но никак не от тебя. Насколько я помню, ты еще никогда не просила пригласить в Пемберли кого-нибудь из молодых людей.
— Просто я никогда не встречала такого человека, как мистер Франкенштейн, — ответила Мэри.
— Что вы думаете о здешних горячих источниках? — спросила Мэри Клерваля, который сидел за столом прямо напротив нее. — Местные жители утверждают, что их целебные воды способны воскрешать мертвых.
— Должен признаться, — с улыбкой ответил Клерваль, — что я так ни разу и не окунулся. Виктор не верит в чудодейственную силу мэтлокских купаний.
Мэри повернулась к Франкенштейну, надеясь втянуть в разговор и его, но, увидев выражение лица молодого человека, осеклась. Казалось, он был чем-то сильно напуган или расстроен.
Стол, накрытый белоснежной камчатной скатертью, был уставлен дорогим фарфором и хрусталем. В самом центре возвышался затейливый серебряный канделябр со свечами лучшего белого воска. Помимо членов семьи и гостей за столом присутствовал и местный приходской священник, преподобный Чатсуорт, которого Элизабет и Дарси пригласили, дабы уравнять количество мужчин и женщин.
Слуга подал суп, за которым последовали кларет, палтус с омарами в голландском соусе, паштет из устриц, котлеты из ягненка со спаржей, сладкий горошек, фрикасе из телятины с кислицей, оленина, рагу из говядины а-ля жардиньер, разнообразные салаты, английская и французская горчица и многое другое. На десерт было мороженое двух видов, вишневая вода, сливки с кусочками ананаса и шоколадный крем с клубникой. Блюда запивали шампанским, после которого наступил черед мадеры.
За мадерой Дарси спросил у Клерваля, какое дело привело его в Англию. Швейцарец начал рассказывать о своих встречах с лондонскими купцами и промышленниками, а также упомянул о своем интересе к Индии. Он даже начал изучать язык и сейчас, чтобы развлечь присутствующих, произнес несколько фраз на хинди. Дарси, в свою очередь, припомнил, как десять лет назад ему довелось побывать в Женеве. В ответ Клерваль начал очень смешно сравнивать швейцарские и английские обычаи, при этом он отдавал явное предпочтение последним — за исключением, как он сказал, «английской склонности к рагу». Джорджина поинтересовалась, какие платья носят женщины на континенте. Элизабет спросила, насколько полезным для образования Уильяма может оказаться путешествие по Европе и не будет ли это сколько-нибудь опасно. Викарий, которого слегка разморило от обилия еды и выпивки, принялся несколько невпопад вспоминать поездку в Италию, совершенную им в ранней юности. Одна лишь Китти, которая обычно болтала и шутила больше всех, была сегодня на удивление молчалива и задумчива.
Франкенштейн, впрочем, тоже почти не принимал участия в общей беседе. Рассказы приятеля он никак не комментировал и ничего к ним не добавлял, а на вопросы, обращенные непосредственно к нему, отвечал сдержанно и немногословно. Мэри, которая возлагала на этот ужин столь большие надежды, даже решила, что ошиблась, приписав Виктору чувства, каких он на самом деле не испытывал. За весь вечер его голос потеплел лишь однажды — когда он заговорил о своем отце, городском советнике и члене магистрата, который пользовался всеобщим уважением благодаря своей честности и неподкупности. О жизни в Ингольштадте Франкенштейн не сказал ничего.
— Что же вы изучали в тамошнем университете? — спросил Бингли.
— Боюсь, вам это будет не интересно, — ответил Франкенштейн. На несколько секунд в комнате воцарилась неловкая тишина. Потом Клерваль поспешил вступиться за друга.
— Виктор с таким рвением отдавался изучению естественных наук, что подорвал собственное здоровье. К счастью, мне удалось поставить его на ноги, но опасность действительно была велика, — объяснил он с несколько неестественным смешком.
— И за это я всегда буду тебе благодарен, — серьезно добавил Франкенштейн.
Элизабет сделала попытку сменить тему.
— Что у нас новенького на приходе? — обратилась она к преподобному Чатсуорту, который клевал носом над своей рюмкой мадеры. Услышав обращенный к нему вопрос, викарий вздрогнул, едва не расплескав вино, и покраснел.
— Я… — пробормотал он и, слегка откашлявшись, загремел в полный голос, словно проповедовал с кафедры: — Надеюсь, дамы не будут слишком шокированы, если я расскажу о любопытном случае, имевшем место буквально несколько часов назад…
— Будьте так добры, святой отец.
— Вчера вечером, — начал свой рассказ викарий, — я долго не мог уснуть: на меня напала бессонница, причиной которой, как мне кажется, была съеденная за ужином форель. Мне с самого начала казалось, что у нее какой-то странный вкус, но моя экономка миссис Крофт клялась, что купила ее на рынке только после обеда. Миссис Крофт — вполне достойная женщина, и я не сомневаюсь, что она говорит чистую правду, однако форель, проданная на здешнем рынке вчера, вполне могла быть из позавчерашнего улова. Это, впрочем, не относится к делу. Я упомянул об этом только для того, чтобы вам было понятно, почему я до полуночи ворочался на своей кровати не в силах уснуть.
Было уже начало первого, когда я услышал какой-то странный скрежет. Он доносился из раскрытого окна моей спальни — в последнее время наконец-то установилась теплая погода, поэтому я каждую ночь открываю окно или форточку. Для легких нет ничего полезнее свежего воздуха — я убедился в этом на собственном опыте, да и лучшие европейские умы, мне кажется, тоже считают воздух альпийских лугов самым благотворным и приятным. Не так ли, мосье Клерваль?…
— Только если на этих лугах не пасутся коровы, — отшутился швейцарец.
— Коровы?… — удивленно переспросил викарий. — Ну конечно, коровы!.. Ха-ха, как это остроумно!.. Так на чем я остановился? Ах, да… В общем, я поднялся и подошел к окну. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, и только на церковном кладбище я заметил свет. Это было в высшей степени странно, поэтому я накинул халат, надел тапочки и поспешил выйти из дома, чтобы выяснить, в чем дело.
На кладбище я увидел какого-то человека, который вовсю орудовал лопатой. Он был повернут ко мне спиной, поэтому даже при свете лампы, которая стояла на земле у могилы Нэнси Браун, я мог рассмотреть только его силуэт. Бедняжка Нэнси, ей было всего семнадцать, когда она умерла! Мы предали ее земле меньше недели назад.
— Это был мужчина? — спросила Китти. Круглое лицо викария стало очень серьезным.
— Можете представить, до чего я был потрясен! «Эй!..» — крикнул я. При звуке моего голоса мужчина — а это несомненно был мужчина гигантского роста — бросил лопату, схватил фонарь и одним прыжком скрылся за углом церкви. Когда я добрался до того места, его уже и след простыл, и я вернулся к могиле. Там я увидел, что странный незнакомец почти выкопал из земли гроб с телом бедняжки Нэнси.
— Какой ужас! — ахнула Джейн.
— Осквернение могил? — спросил Бингли. — Отвратительно! Дарси промолчал, но по его лицу было хорошо видно: ему очень не нравится, что викарий завел разговор о подобных вещах. Франкенштейн, сидевший рядом с Мэри, резким движением отложил нож и сделал большой глоток из своего бокала.
Викарий ничего не замечал. Он явно наслаждался вниманием, которое ему удалось привлечь своим рассказом. Слегка понизив голос, он добавил:
— Я могу только предполагать, какие цели преследовал этот неизвестный. Почему-то мне кажется, что это обезумевший от горя возлюбленный Нэнси решил в последний раз взглянуть на ее лицо.
— Подобная преданность не в мужском характере, — заметила Китти.
— Мой дорогой викарий, — покачала головой Элизабет, — боюсь, вы начитались произведений госпожи Радклифф [6].
Дарси, откидываясь на спинку кресла и недовольно хмуря брови, сказал:
— В лесу у мелового карьера видели цыган. Это, несомненно, их работа. Я думаю, они искали драгоценности.
— Драгоценности?… — переспросил викарий. — Да у Браунов едва хватило денег, чтобы устроить Нэнси приличные похороны.
— Это доказывает только одно: кто бы это ни был, он не из местных.
Тут заговорил Клерваль.
— В моей стране, — сказал он, — могилы нередко оскверняют преступники, которые за деньги доставляют свежие трупы врачам и исследователям. Помнишь, Виктор, в Ингольштадте произошло сразу несколько таких случаев?
Франкенштейн отставил бокал.
— Да, — согласился он. — Некоторые ученые-анатомы не останавливаются ни перед чем в своем стремлении к знаниям.
— Ну, я думаю, подобное объяснение вряд ли подходит к нашему случаю, — заметил Дарси. — Поблизости нет ни университета, ни медицинского колледжа. Правда, в Лэмбтоне живет доктор Филипс, но он едва ли способен преступить закон ради удовлетворения своего научного любопытства.
— Он едва ли способен переступить порог собственного дома, — едко добавила Лиззи. — Чтобы вызвать его к больному, приходится посылать за ним заранее — за день, а то и за два. Только в этом случае он, быть может, сподобится приехать.
— Разумеется, такие люди встречаются, — мрачно сказал Франкенштейн. — Я имею в виду, конечно, не почтенного доктора Филипса, а тех одержимых исследователей, которые в погоне за новыми знаниями не гнушаются ничем. С некоторыми из них я даже был знаком… Кстати, моя болезнь, о которой упомянул Анри, как раз и проистекала от того, что мой дух самым решительным образом восставал против глубокого внутреннего убеждения, будто стремление к знанию ради самого знания способно привести человека к гибели.
Мэри, с напряженным вниманием прислушивавшаяся к разговору, решила, будто ей представился шанс произвести на Виктора впечатление.
— А вам не кажется, — спросила она, — что в стремлении рисковать жизнью ради блага ближнего есть что-то возвышенное и благородное? Со сколькими вещами человечество могло бы познакомиться, если бы равнодушие или трусость не сдерживали наше любопытство!
— В таком случае, мисс Беннет, я благодарю Бога за то, что он наделил нас такими качествами, как трусость и равнодушие, — серьезно ответил Франкенштейн. — Можно рисковать жизнью, но не душой.
— Это, конечно, правильно, и все же мне кажется, что ради прогресса науки общество могло бы поступиться кое-какими из своих установлений.
— Это что-то новенькое, Мэри! — рассмеялась Джейн. — Раньше ты никогда так не говорила.
— Я вижу, сестренка, ты усвоила кое-какие современные взгляды, — добавил Дарси. — Какими же установлениями ты предлагаешь нам поступиться в первую очередь?
В его голосе отчетливо прозвучали снисходительные нотки. Так бывало каждый раз, когда он обращался к свояченице, и Мэри захотелось доказать всем — а особенно Дарси и Лиззи с их идеальным браком и спокойной, размеренной жизнью, — что она вовсе не глупая старая дева, каковой они ее считали.
— Некоторое время назад лондонские анатомы получили решение суда, согласно которому им дозволяется вскрывать в научных целях тела казненных преступников, — сказала она. — И я считаю, что это только справедливо — использовать тела убийц, чтобы спасать жизни ни в чем не повинных людей!
— Да, — кивнул Бингли, — мой дядя судья рассказывал мне…
— И это еще не все! — в запальчивости перебила Мэри. — Вы слышали что-нибудь об опытах, которые проводил итальянский исследователь Альдини? Прошлым летом в Лондоне, в Королевском хирургическом колледже, он оживлял члены повешенного преступника, воздействуя на них электрическим током. Как писала «Тайме», свидетели этого необыкновенного опыта были уверены, что на их глазах вот-вот оживет все тело.
— Мэри, прошу тебя, не за столом!.. — взмолилась Лиззи.
— Если бы ты читала поменьше этих своих ужасных книг, — рассмеялась Китти, — ты бы уже давно была замужем. Уж поверь мне: ни один кавалер не захочет разговаривать с тобой о мертвых телах и прочем.
Это был жестокий удар, и Мэри поняла, что Китти тоже против нее. Ну и пусть… Насмешки сестры только укрепили ее решимость во что бы то ни стало заставить Франкенштейна вступиться за нее.
— А вы что скажете, сэр? — обратилась она к нему. — Что вы думаете о подобных экспериментах?
Франкенштейн аккуратно положил салфетку на стол рядом с тарелкой.
— Подобные демонстрации, — медленно проговорил он, — не имеют ничего общего ни с научным поиском, ни даже с обыкновенным любопытством. В их основе лежит одно лишь тщеславие — тщеславие и амбиции заурядного ума. Это, однако, не отменяет того факта, что погоня за знаниями может быть куда более серьезным грехом, чем те, что перечислены в Десяти заповедях. И хуже всего то, что подобному соблазну подвержены даже самые благородные натуры. Наука обладает огромной притягательной силой: стоит сделать глоток из чаши познания — и человек уже не может остановиться.
При этих словах викарий слегка поклонился Виктору и слегка приподнял свой бокал.
— Вы совершенно правы, мистер Франкенштейн, — сказал он. — Более верных слов мне еще не приходилось слышать. Человек, пытавшийся осквернить могилу бедняжки Нэнси, не только поставил себя вне человеческих законов, но и лишил себя права на милосердие Божье.
Мэри, раздираемая противоречивыми эмоциями, не знала, что сказать.
— А вы сами испытывали соблазны, о которых только что говорили, мистер Франкенштейн? — спросила она наконец.
— К несчастью, да.
— Но ведь Святая Церковь учит, что нет греха, который не мог бы быть прощен всеведущим Господом. Всё знать — значит всё прощать.
Викарий покачал головой.
— Милое дитя, что вы знаете о грехе?
— Почти ничего, мистер Чатсуорт. И все же мне кажется, что даже самый злой человек в конце концов может прозреть.
Франкенштейн внимательно взглянул на нее.
— Здесь я, пожалуй, соглашусь с мисс Беннет, — сказал он. — Я верю: как бы низко человек ни пал, он все же может рассчитывать на прощение и милость Господню. В противном случае мне было бы незачем жить.
— Прошу прощения, господа, но я предлагаю закрыть эту тему, — вмешался Дарси. — Мистер Чатсуорт, я надеюсь, впредь будет относиться более внимательно к своим прихожанам — включая и тех, что покоятся на кладбище. А теперь давайте послушаем, как мисс Джорджина играет на фортепьяно. Быть может, мисс Мэри и мисс Кэтрин тоже порадуют нас своей игрой. Должны же мы в конце концов похвастаться перед нашими иностранными гостями талантами английских девушек!
На следующее утро Мэри и Китти снова отправились на прогулку. За ночь погода испортилась: низкие облака грозили дождем, воздух был холоден, точно на дворе стоял не май, а начало марта, но Китти так упрашивала сестру, что та не смогла ей отказать. Выйдя из усадьбы, девушки медленно двинулись вдоль ручья, который тек через парк по направлению к Дервенту. Китти молчала, и мысли Мэри невольно обратились ко вчерашнему ужину, который прошел совсем не так, как она предполагала. Да и после ужина, когда общество перешло в гостиную, ситуация не стала лучше. Раздираемая противоречивыми чувствами, Мэри играла на фортепьяно хуже обычного и выглядела особенно жалко по сравнению с уверенной в себе Джорджиной. Да и взгляды, которые время от времени бросали на нее Элизабет и Дарси, заставляли Мэри с особенной остротой чувствовать неуместность пламенной речи, которую она произнесла в обеденном зале и которая пропала втуне: Франкенштейн, сидевший рядом с ней, не сказал девушке ничего существенного. Казалось, в ее присутствии он чувствует себя на редкость скованно.
Мэри как раз задумалась о том, как она проведет сегодняшнее утро, когда Китти, отвернувшись в сторону, залилась слезами. Это было так неожиданно, что в первое мгновение Мэри даже растерялась, но потом, опомнившись, дружеским жестом взяла сестру за руку.
— Что случилось, Китти?
— Ты правда веришь в то, что говорила вчера вечером?
— А что я говорила?
— Что нет таких грехов, которые Господь не мог бы простить.
— Конечно, я верю в это! А почему ты спрашиваешь?
— Потому что я совершила страшный, страшный грех! — Китти всхлипнула и прикрыла рукой глаза. — О, нет, я не могу об этом говорить. Мне страшно и… стыдно!
Мэри хотелось сказать, что после столь серьезного заявления молчать нет смысла (впрочем, Китти, скорее всего, и не имела такого намерения), но сдержалась. Китти была импульсивна и эмоциональна, и Мэри не всегда могла предугадать, как поступит ее сестра в следующий момент.
Они прошли по тропе еще немного, и Мэри попыталась успокоить сестру. В конце концов Китти все же согласилась облегчить душу.
Дело оказалось и простым, и сложным одновременно. Как выяснилось, Китти еще с прошлого лета была тайно влюблена в сына мэтлокского мясника Роберта Пиггота. Семья Пигготов была по любым меркам весьма состоятельной, и Роберт — единственный сын своих родителей — должен был рано или поздно унаследовать отцовский бизнес, однако это обстоятельство еще не делало его джентльменом, и Китти пообещала себе, что не позволит страсти взять верх над здравым смыслом.
Обстоятельства, однако, сложились так, что вскоре после их приезда в Пемберли Китти случайно встретилась с Робертом в городе. С тех пор она тайно встречалась с ним каждый раз, когда отправлялась в Мэтлок якобы за покупками. Результат этих необдуманных встреч оказался довольно предсказуем: Китти потеряла голову и, позабыв об осторожности, уступила голосу плоти.
За разговором сестры присели на поваленное дерево на краю подступавшего леса.
— Я так хочу выйти за него замуж! — воскликнула Китти, и слезы с новой силой хлынули из ее глаз. — Я боюсь остаться одна, боюсь умереть старой девой! Лидия… Лидия мне все рассказала! Она говорила, что телесная любовь прекрасна и что каждый раз, когда они с Уикхэмом делают это, она бывает на верху блаженства. Она даже хвасталась, как ловко он умеет ей угодить!.. В конце концов я подумала: почему эта глупая Лидия должна получать удовольствие, тогда как я трачу свою молодость на вышивание и пустые разговоры с кавалерами? Мать все время лезет ко мне со своими идиотскими советами, а папа только и делает, что вздыхает. Я знаю, он считает меня круглой дурой, которая никогда не сможет подцепить жениха, и он прав. Да, прав!.. — Китти снова зарыдала. — Я никогда, никогда не выйду замуж, потому что ни один мужчина на меня больше не взглянет!
Она то всхлипывала, то принималась кашлять, и Мэри стало ее жалко.
— О, Китти!.. — бормотала она, не зная, что еще можно сказать.
— Когда вчера вечером Дарси назвал нас «английскими девушками», я чуть не расплакалась, потому что я-то уже не девушка, и тут уж ничего не поделаешь. У меня только один выход… — Она бросила быстрый взгляд на сестру. — Ты должна уговорить папу, чтобы он позволил мне выйти за Роберта.
— А Роберт уже сделал тебе предложение?
— Нет, но я уверена — он сделает. Обязательно сделает. Ты даже не представляешь, какой он тонкий и чуткий! Роберт — прирожденный джентльмен, хотя его семья и занимается торговлей. Кроме того, я люблю его, и мне наплевать, что он не благородного происхождения.
Мэри обняла сестру, с особенной остротой ощущая, какая она хрупкая и слабая. В небе пророкотал гром, а листва деревьев над их головами зашелестела под резким порывом ветра. Китти крупно дрожала, и Мэри подумала, что должна как можно скорее успокоить ее и отвести домой. Но как успокоить Китти, она не знала. Еще несколько дней назад Мэри осудила бы ее поступок без малейшего колебания, но сегодня все было иначе. Китти высказала то, о чем думала и сама Мэри, а страх умереть в одиночестве был и ее страхом.
Она все еще старалась придумать подходящие слова, когда на листву над их головами обрушились потоки дождя.
— Ты совершила ошибку, — сказала Мэри. — Но, быть может, все еще не так страшно.
Дрожа в ее объятиях, Китти уткнулась лицом в плечо Мэри и проговорила невнятно:
— А ты… ты не отвернешься от меня? И папа… Вдруг он меня выгонит? Что я тогда буду делать?
Дождь еще усилился, превратившись в ливень. Он проникал сквозь листву, и Мэри почувствовала, что волосы у нее на голове основательно намокли.
— Успокойся, — сказала она как можно тверже. — Папа не сделает ничего подобного. И я тебя тоже не оставлю. Ни я, ни Джейн, ни Лиззи.
— А вдруг у меня будет ребенок?
Мэри сняла с плеч Китти шаль и накинула ей на голову. При этом она всмотрелась в дождливый сумрак леса и непроизвольно вздрогнула. В зарослях позади них что-то шевельнулось.
— Не будет у тебя никакого ребенка, — нервно сказала она.
— Откуда ты знаешь! — заныла Китти. — Ведь он может быть, понимаешь?
Из-за низких облаков и дождя в лесной чаще было совсем темно, и Мэри никак не удавалось рассмотреть, что же там двигалось.
— Идем отсюда, — сказала она, поднимаясь. — Нам пора домой. Возьми себя в руки и пойдем. Нужно поговорить с Лиззи и Джейн, может быть, они что-то…
Яркая вспышка молнии пронзила темноту леса, и Мэри увидела под деревьями, не далее чем в десяти ярдах, гигантскую фигуру человека. В трепещущем электрическом свете его лицо показалось Мэри отталкивающе безобразным: у незнакомца были длинные, густые, спутанные черные волосы, желтая кожа, цветом и текстурой напоминавшая старый пергамент, и черные, глубоко посаженные глаза под густыми бровями. Но самым пугающим было, пожалуй, не это, а выражение лютого, нечеловеческого голода, искажавшего и без того уродливые черты.
Мэри ахнула и прижала Китти к себе. Оглушительный удар грома раскатился по небу.
Китти перестала плакать.
— Что случилось? — спросила она с тревогой.
— Ничего. Идем скорее домой… — Мэри схватила сестру за руку. Дождь потоками стекал по их платьям, а тропинка, по которой они пришли, на глазах превращалась в жидкую грязь. — Идем же!..
И Мэри потащила сестру за собой, не обращая внимания на ее стоны и жалобы. За шумом дождя и беспрерывными громовыми раскатами она почти ничего не слышала, но когда, обернувшись через плечо, Мэри бросила взгляд назад, она заметила среди деревьев безмолвную темную фигуру, которая с поразительным проворством двигалась за ними следом.
— Почему мы бежим? — задыхаясь, пробормотала Китти.
— Потому что за нами гонятся.
— Кто? Кто гонится?!
— Я не знаю.
Позади раздался хриплый голос незнакомца, который прокричал им вслед:
— Halt!.. Bitte!
Но она и не подумала остановиться. Впереди показались край леса и живая изгородь, из-за которой выступили фигуры людей, двигавшихся им навстречу от Пемберли.
— Мисс Беннет! Мэри! Китти!..
С чувством невероятного облегчения Мэри узнала Дарси и мистера Франкенштейна. В руках у Дарси был плотный плащ, которым он укрыл промокших насквозь девушек.
— Что случилось? — спросил Виктор.
— Человек!.. — пробормотала Мэри, жадно ловя ртом воздух. — Там!.. — Она показала рукой назад. — Он гнался за нами.
Франкенштейн нахмурился и сделал несколько шагов по тропе.
— Какой человек? — спросил Дарси.
— Какой-то бродяга. Он очень страшный… просто чудовище, — объяснила Мэри.
— Там никого нет, — сказал Виктор, возвращаясь.
— Но мы его видели!..
В этот момент снова сверкнула молния и загрохотал гром.
— Вам показалось, — добавил Франкенштейн. — Видите, какая буря?
— Идемте скорее домой, — добавил Дарси. — Вы насквозь промокли.
Мужчины помогли Мэри и Китти дойти до Пемберли, всеми силами стараясь уберечь их от дождя. Когда они добрались до особняка, Дарси тотчас отправился за Бингли и Клервалем, которые пошли искать девушек в другую сторону, а Элизабет позаботилась о том, чтобы сестры переоделись в сухое и согрелись у огня. Это, однако, не помогло: несмотря на принятые меры, кашель Китти с каждой минутой усиливался, и Элизабет уложила ее в постель. Мэри сидела с Китти, пока та не заснула (предварительно потребовав, чтобы сестра еще раз пообещала никому не говорить о ее тайне), а потом спустилась в гостиную, где уже собрались остальные.
— Китти сильно простыла, и это может ей повредить, — сказала Джейн, с упреком взглянув на Мэри. — Она только недавно оправилась после болезни, и ей нельзя гулять в такую ужасную погоду. Китти-то ладно, у нее ветер в голове, но от тебя, Мэри, я такого не ожидала! К счастью, мистер Франкенштейн настоял, чтобы мы отправились за вами, как только узнал, что вы пошли в лес.
— Ты права, Джейн, — ответила Мэри. — Прости, я не подумала… — Она действительно почти не думала о том, что Китти снова может заболеть. Куда больше ее тревожило непростое положение, в котором оказалась сестра. Она обещала Китти поговорить с отцом, но что скажет мистер Беннет, Мэри не знала. А вдруг у Китти родится ребенок? В этом случае помочь ей будет почти невозможно.
Была у Мэри и еще одна причина для тревоги. Торопясь и сбиваясь, она рассказала о страшном человеке, которого они встретили в лесу. Дарси выслушал ее с крайне недоверчивым видом, потом пожал плечами и сказал, что никого не видел. Он, впрочем, допускал, что в лесу действительно мог скрываться какой-то человек, который напугал Мэри. Франкенштейн и вовсе не произнес ни слова. Пока Мэри описывала незнакомца, он стоял у высокого окна и смотрел на едва видневшиеся за дождем деревья.
— Если там кто-то и был, это, скорее всего, просто браконьер или бродяга, — сказал Дарси. — Когда дождь прекратится, я попрошу мистера Мобри взять несколько человек и прочесать лес. Нужно также известить констебля.
— Надеюсь, мистер Франкенштейн, вы не откажетесь пожить у нас, пока погода не улучшится? — предложила Лиззи. — У вас ведь нет никаких неотложных дел в Мэтлоке?
— Нет, в Мэтлоке у меня никаких дел нет, — ответил Франкенштейн. — Но в конце этой недели я и Анри планировали выехать в Шотландию.
— Думаю, мы могли бы немного задержаться, — возразил Клерваль. — Шотландия никуда не убежит.
Франкенштейн некоторое время молчал, подыскивая слова для ответа.
— Мне кажется, нам не следует злоупотреблять гостеприимством наших добрых хозяев, — проговорил он наконец.
— Пустяки! — отмахнулся Дарси. — Нам очень приятно ваше общество.
— Спасибо, мистер Дарси… — вежливо ответил Франкенштейн, но его голос прозвучал как-то неуверенно. И впоследствии, когда разговор шел уже о чем-то другом, Мэри заметила, что он продолжает пристально глядеть в окно. Наклонившись к нему, она, словно по наитию, спросила негромко:
— Вы ведь знаете, кто был там, в лесу?
— Я никого не видел, — быстро ответил Франкенштейн. — Но даже если там кто-то был, почему я должен его знать? У меня не так уж много знакомых среди английских бродяг.
— Мне кажется, это был не англичанин. Он окликнул нас по-немецки — так мне послышалось. Быть может, это все-таки кто-то из ваших соотечественников?
Франкенштейн отвернулся, но Мэри успела заметить скользнувшее по его лицу выражение досады и… страха.
— Не хотелось бы противоречить вам, мисс Беннет, и все же я вынужден повторить: вы ошиблись. Никакого человека в лесу я не видел.
(Продолжение и окончание в комментариях.)
-
-
25.05.2011 в 01:12Она, однако, продолжала лежать неподвижно. Вместо того чтобы окликнуть пришельца, Мэри только смотрела, как он скользнул в спальню и, прикрыв за собой дверь, сделал несколько осторожных шагов по направлению к ее кровати. Отблеск тлевших в очаге углей упал на его лицо, и Мэри узнала Виктора.
— Мисс Беннет! — негромко позвал он.
— Что вам угодно, мистер Франкенштейн? — с трудом проговорила она, чувствуя застрявший в горле комок.
— Умоляю вас, не шумите. Мне нужно поговорить с вами об одном важном деле! — Он сделал еще шаг вперед, и Мэри увидела следы глубокого волнения на его красивом, правильном лице. Гм-м… До сих пор ни один мужчина не появлялся в ее спальне при сходных обстоятельствах, и Мэри подумала, что ее сердце готово выскочить из груди вовсе не от страха.
— Боюсь, для светской беседы вы выбрали не самое подходящее место и время, — ответила она. — А если учесть, что несколькими часами ранее вы настойчиво отрицали всякую возможность того, что посторонний человек в лесу мог существовать на самом деле… Одним словом, вам очень повезло, что я не созвала слуг и не приказала вышвырнуть вас из Пемберли.
— Ваши упреки совершенно справедливы, мисс. Пожалуй, единственным, что способно до известной степени смягчить мою вину, может послужить тот факт, что моя совесть обличает меня гораздо сильнее. Даже если вы сочтете нужным «вышвырнуть» меня, это будет пустяком по сравнению с наказанием, которого в действительности я заслуживаю. И все же я осмеливаюсь просить о снисхождении, тем более что я рискнул явиться к вам в столь поздний час вовсе не для «светской беседы»…
Мэри сразу заметила, что с Виктором что-то происходит. Он держался уже не так уверенно и отчужденно, как днем, напротив, в его лихорадочном шепоте ей чудилась мольба. Похоже, Виктор отчаянно нуждался в чем-то, что могла дать ему только она. Любопытство в конце концов пересилило. Мэри накинула халат, зажгла свечу и велела Виктору сесть в одно из стоящих у камина кресел. Поворочав кочергой горячие угли, Мэри опустилась в другое кресло и повернулась к нему.
— Итак, о чем вы хотели со мной поговорить?
— Мисс Беннет, пожалуйста, не играйте со мной! Вы прекрасно знаете, зачем я здесь.
— Я? Знаю?!
Упершись локтями в колени и сцепив руки под подбородком, Франкенштейн наклонился вперед.
— Я пришел умолять вас хранить мою тайну. Если о ней станет известно, это может иметь самые серьезные последствия.
— Вашу тайну?
— Да. Вы должны молчать о… о человеке, которого вы видели в лесу.
— Так значит, вы все-таки его знаете?!
— Слова, которые вы произнесли за ужином после того как выслушали рассказ викария, убедили меня, что вы что-то заподозрили. Ведь не зря же вы заговорили о ресуррекционистах и опытах профессора Альдини. Не отрицайте — вы догадались!..
— Я понятия не имею, что вы имеете в виду, — твердо сказала Мэри.
Франкенштейн вскочил и принялся расхаживать из стороны в сторону.
— Когда мы встретили вас в лесу, в ваших глазах я ясно видел упрек. Поверьте, я всего лишь пытался исправить свою собственную ошибку. Но если о моей тайне станет известно, мне никогда, никогда не удастся это сделать!
В его глазах неожиданно заблестели самые настоящие слезы, и Мэри растерялась.
— Расскажите мне, что вы совершили, — тихо попросила она после довольно продолжительной паузы.
Франкенштейн не стал ничего скрывать. Он рассказал, как после скоропостижной кончины матери захотел победить смерть, как изучал химию в университете, как открыл секрет оживления бездушной материи и — окрыленный успехом и одержимый своей идеей — создал человека из частей трупов и костей, похищенных на кладбищах или купленных у гробокопателей-ресуррекционистов. Опыт оказался успешным: благодаря знаниям, которыми он владел, Виктору удалось вдохнуть жизнь в сшитое на живую нитку тело.
Мэри слушала эту потрясающую повесть и не знала, как на нее реагировать. При других обстоятельствах она бы решила, что все это бред сумасшедшего, но ведь она своими глазами видела в лесу странное, уродливое существо, которое своим внешним обликом напоминало человека. Кроме того, серьезность, с которой Виктор рассказывал о невозможных, с точки зрения здравого смысла, вещах, его слезы и звучавшее в его шепоте отчаяние убедили Мэри, что сам он абсолютно убежден в том, что говорит чистую правду. Результат опыта, как сообщил Виктор в завершение своего рассказа, не вызвал у него ничего, кроме отвращения, поэтому он бросил созданное им существо на произвол судьбы в надежде, что оно умрет само. Увы, этого не случилось. Хуже того — искусственный человек отомстил своему создателю, убив его младшего брата и подстроив дело так, что подозрение пало на старого и преданного слугу семьи Жюстена.
— Почему вы не дали показаний, когда Жюстена судили? — спросила Мэри.
— Мне бы все равно никто не поверил. — Виктор покачал головой.
— Но ведь вы рассчитываете, что я вам поверю!
— Вы… вы ведь видели его, — ответил он сдавленным голосом. — И вы знаете, что подобные вещи возможны. Дело очень серьезное, мисс Беннет, на карту поставлены жизни людей. Я горько сожалею о своей ошибке и от всей души раскаиваюсь в содеянном — вот почему я обратился к вам с просьбой сохранить мою тайну. Это… это… — не договорив, Виктор упал на колени и, зарывшись лицом в подол ее халата, крепко вцепился в складки ткани.
— Я умоляю вас… — глухо повторил он.
Мэри покачала головой. Виктор заблуждался, думая, что ей что-то известно, но ведь он в конце концов был всего лишь мужчиной и не умел видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Впрочем, если рассказанная им история была правдой, вряд ли стоило удивляться тому, что Виктор утратил способность трезво оценивать происходящее. В эти минуты он больше всего напоминал маленького мальчика, который, дрожа, прижимается к материнским юбкам и умоляет о прощении и защите. Мэри еще никогда не видела мужчин в таком состоянии, и это послужило еще одним доказательством серьезности положения.
Она попыталась рассуждать логически:
— Конечно, человек или существо, которое я видела, меня напугало, но теперь мне кажется, что оно выглядело скорее несчастным, чем опасным или угрожающим.
Франкенштейн поднял голову.
— Я должен предупредить вас, — сказал он. — Его несчастный вид — всего лишь маска. Никогда, никогда не поддавайтесь жалости и сочувствию, если вам доведется встретиться с ним лицом к лицу! Ему нельзя доверять. Существо, которое я создал, самое коварное и злобное из всех, что когда-либо оскверняли собой эту землю. У него нет души!
— Тогда почему не сообщить о нем властям, не изловить и не передать в руки правосудия?
— Его не так-то легко поймать. Мой искусственный человек невероятно силен, хитер и изобретателен. Никогда не слушайте, что он говорит, ибо он умеет быть дьявольски красноречивым и убедительным.
— Тем больше у нас оснований желать его поимки.
— Я… я убежден, что справиться с ним под силу только мне одному. — Франкенштейн устремил на нее молящий взгляд. — Мисс Беннет… Мэри… вы должны меня понять! Ведь он в каком-то смысле мой сын. Я дал ему жизнь, и теперь он способен думать только обо мне…
— Как и вы о нем.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Разве это так странно?
— Я не понимаю, почему он преследует вас, Виктор. Может быть, он намерен причинить вам зло?
— Он поклялся предать смерти всех, кто мне дорог и кого я люблю, если я не сделаю его счастливым. — И Франкенштейн снова уронил голову ей на колени.
Мэри чувствовала себя тронутой, отчасти скандализованной и… странно взволнованной. Это вздрагивающее от рыданий тело у нее на коленях было таким живым, таким теплым… Осторожно, словно боясь обжечься, она погладила его по волосам. Франкенштейн плакал. Почему-то Мэри вдруг подумала, что он — живое существо, которое рано или поздно обязательно умрет. И она умрет тоже… Эта мысль показалась Мэри непривычной, пугающей и очень, очень печальной, но она постаралась отбросить ее как можно скорее. Главное, что сейчас, в эти мгновения, Мэри чувствовала себя живой, сильной, и это было чудесно.
— Я обещаю, что буду хранить вашу тайну, — тихо сказала она.
В ответ Виктор только сильнее стиснул полы ее халата. В свете свечи Мэри ясно различала его густые черные волосы, красиво обрамлявшие выпуклый бледный лоб.
— Я даже не могу передать, — глухо проговорил он, — как это приятно: поговорить с другим человеком, разделить с ним бремя, которое столько времени носил в себе, и почувствовать, что тебя понимают или хотя бы не отталкивают… Я так долго был одинок! Никакие слова не в силах выразить мою благодарность вам, мисс Беннет.
Он бесшумно поднялся на ноги, коснулся губами ее лба и быстро вышел.
Еще долго после этого Мэри ходила по комнате, стараясь разобраться в том, что она только что услышала. Человек победил смерть? Человек создал чудовище из частей трупов? Этого просто не могло быть — во всяком случае, не в ее мире и даже не в выдуманном мире прочитанных ею романов. И все-таки не верить Виктору она не могла.
В конце концов Мэри все же легла, но заснуть ей никак не удавалось. Чудовище поклялось убить всех, кто был дорог своему создателю, думала она. О, Господи!.. Вот уж действительно — тут было отчего разнервничаться.
В маленькой комнате было очень жарко и душно — или ей это только казалось. В конце концов Мэри встала, сняла с себя ночную рубашку и голышом скользнула под простыни, но легче ей не стало. Почти до самого рассвета она лежала без сна, слушая, как барабанит по стеклам дождь.
-
-
25.05.2011 в 01:13— Как себя чувствует ваша сестра? — спросил он.
— Боюсь, что она серьезно больна.
— Она… Ей грозит опасность? Мэри только кивнула в ответ.
Виктор прикоснулся к ее плечу и сказал негромко:
— Я буду молиться за нее, мисс Беннет… Конечно, молитвы такого, как я, немногого стоят, и все же мне хочется как-то отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Я еще никогда никому не рассказывал о…
Договорить ему помешал Клерваль, который как раз в этот момент появился из своей комнаты. Он поздоровался с Мэри, справился о здоровье Китти, а потом обратился к приятелю, предложив вернуться в гостиницу в Мэтлоке, чтобы не обременять своим присутствием людей, на которых свалилось столько хлопот. Франкенштейн не стал возражать, и оба отправились укладывать вещи. Вскоре они покинули усадьбу, и Мэри так и не успела поговорить с Виктором наедине.
Доктор Филипс прибыл вскоре после отъезда Клерваля и Франкенштейна. Он пощупал пылающий лоб лежавшей в беспамятстве Китти, сосчитал пульс и изучил на просвет мочу. Прописав больной кое-какие лекарства, врач с беспокойством покачал головой. Если лихорадка не отступит, сказал он, Китти придется отворить кровь, и мистер Дарси поспешно предложил врачу остаться в усадьбе до утра.
Почти весь остаток дня Мэри просидела в комнате Китти. Она знала, что слишком много думала о Франкенштейне и слишком мало — о сестре, и теперь ее мучила совесть. Даже поздним вечером, когда Джейн ушла к себе, а Лиззи заснула в кресле, Мэри продолжала держать Китти за руку, пристально всматриваясь в ее покрытое испариной лицо. Ей нужно было многое решить, многое обдумать. Главное, Мэри не знала, беременна ли Китти, и если да, не следует ли сообщить об этом врачу. Это был очень важный вопрос, и все же не раз и не два Мэри в мыслях своих возвращалась к тому мгновению, когда губы Виктора коснулись ее лба.
Когда пробило полночь, Китти неожиданно пришла в себя и разбудила Мэри, которая так и задремала, сидя на краю ее кровати.
— Мэри!.. — прошептала она и попыталась оторвать голову от подушки, но ей не хватило сил. — Мэри! Ты должна… послать за Робертом. Я хочу обвенчаться с ним… прямо сейчас.
Услышав эти слова, Мэри вздрогнула и бросила испуганный взгляд на Лиззи, но та спала крепко и ничего не слышала.
— Обещай мне… — прошептала Китти. Ее темные блестящие глаза на бледном, осунувшемся лице казались огромными. — Роберт…
— Обещаю. — Мэри кивнула и слегка пожала горячие пальцы сестры.
— И приготовь мое свадебное платье, — добавила Китти. — Только… Лиззи ничего не говори.
Тут проснулась Элизабет. Подойдя к кровати, она положила ладонь на лоб Китти.
— Она вся горит. Скорее приведи сюда доктора Филипса.
Мэри бросилась в гостевую комнату и разбудила врача. Пока он одевался и шел в комнату больной, Мэри пыталась сообразить, что делать. Бедняжка Китти, похоже, тронулась рассудком, ибо ее просьба противоречила и здравому смыслу, и общепринятым правилам приличия. Мэри отлично понимала, что пошли она к Пигготам кого-нибудь из слуг, вся история непременно выплывет наружу, даже если ее посланец поклянется хранить молчание. Не пройдет и нескольких дней, как о Китти станут судачить не только в кухне усадьбы, но и в городе.
В шестнадцать лет Мэри, не колеблясь, выбрала бы решение, способное послужить назиданием для всех, кого так или иначе касалась сложившаяся ситуация, но за последние несколько дней и даже несколько часов многое изменилось. И в первую очередь, изменилась она сама. Теперь Мэри должна была найти другой выход, и она, кажется, знала, что нужно делать. Со всех ног она бросилась в свою комнату и схватила бумагу и перо.
Милостивый государь!
Вынуждена с прискорбием сообщить, что особа, которую Вы любите и которая в настоящее время находится в Пемберли-хаус, серьезно больна и просит Вас посетить ее как можно скорее. Надеюсь, что простая человеческая порядочность, каковой, по словам упомянутой особы, Вы не обделены, а также некоторые обязательства морального плана, вытекающие из сложившихся между вами отношений, заставят Вас поспешить и прибыть в Пемберли еще до наступления утра.
С уважением и проч., мисс Мэри Беннет.
Запечатав письмо сургучом, Мэри вызвала с кухни слугу и отправила его в Мэтлок со строгим наказом вручить послание лично сыну городского мясника Роберту Пигготу.
Доктор Филипс тем временем отворил Китти кровь, но больной не стало лучше. Вскоре после кровопускания она снова потеряла сознание. Мэри ждала. В шесть часов утра вернулся из Мэтлока ее посланник. Он был один. Слуга сказал, что побывал у Пигготов и передал письмо мистеру Роберту в собственные руки, и Мэри, поблагодарив, велела ему идти отдыхать.
Роберт так и не явился. В восемь утра Дарси послал за священником. В половине девятого Китти не стало.
Мистер и миссис Беннет приехали в Пемберли вечером того же дня, когда скончалась их дочь. На следующий день прибыли Лидия и Уикхэм. Насколько Мэри знала, это был первый случай, когда Дар-си, позволил свояку переступить порог своего дома. Вся семья, таким образом, оказалась в сборе, однако в окружении погруженных в траур родственников Мэри с особенной остротой ощущала собственное одиночество. Джейн и Лиззи скорбели вместе, поддерживая друг друга и никого больше. Дарси и Бингли вели негромкие, серьезные разговоры. Уикхэм с Лидией, сильно располневшей после рождения троих детей, и вовсе держались особняком; они бродили по усадьбе, глазели по сторонам и обменивались едкими замечаниями, обнаруживая полное родство душ.
Миссис Беннет была безутешна. Ее горе по силе и глубине могло сравниться разве что с ее навязчивым стремлением самой контролировать подготовку к похоронам дочери. С самого начала ей пришлось решать вопрос, где будет погребена Китти. Когда ей указали, что согласно праву наследования семейный дом в Хартфордшире наверняка достанется ее кузену мистеру Коллинзу [7], миссис Беннет едва не впала в отчаяние. «Кто, — восклицала она, — будет ухаживать за могилой бедной Китти, когда меня не станет?!» Мистер Беннет предложил было похоронить дочь на лэмбтонском погосте неподалеку от Пемберли, где могилу смогли бы навещать также Джейн и Бингли, однако когда Дарси сказал, что в его фамильном склепе на территории поместья найдется место и для свояченицы, мать тотчас ухватилась за это решение, не ущемлявшее ничьих чувств и приятно тешившее ее тщеславие.
Все эти разговоры, споры и претензии были неприятны Мэри, хотя то, как проявили себя ее родители и сестры в эти горькие дни, вряд ли стало для нее сюрпризом. Ей было тяжело еще раз убедиться, что ее родственники, к сожалению, не самые лучшие люди, однако это, как ни странно, не заставило Мэри ожесточиться. Смерть Китти объединила семью впервые за много-много лет, и Мэри подозревала, что и в будущем подобное сможет повториться только в случае, если умрет кто-то еще. Как бы там ни было, ее отец выглядел таким мрачным и подавленным, каким Мэри еще никогда его не видела. Когда же настал день похорон, даже миссис Беннет оставила свои театральные всхлипывания, и на ее лицо легла печать такого искреннего горя и таких глубоких переживаний, на какие Мэри уже не считала ее способной.
Вечером того же дня, когда тело Китти упокоилось в семейном склепе на крошечном кладбище в Пемберли, Мэри допоздна засиделась в гостиной с Джейн, Элизабет и Лидией. Они пили мадеру, и Лидия, захмелев, рассказала немало смешных и глупых историй о том, как они с Китти напропалую флиртовали с офицерами меритонского милицейского полка [8]. Было уже далеко заполночь, когда Мэри наконец легла, чувствуя, как кружится у нее голова от вина, смеха и слез. Дождь прекратился еще утром, погода улучшилась, и она некоторое время следила за тем, как ползет по стеганому покрывалу луч лунного света, врывавшегося в раскрытое окно вместе со свежим воздухом, запахами влажной земли и шорохом листвы над озером. Вскоре Мэри заснула тяжелым, без сновидений, сном. Уже перед самым рассветом ее потревожил яростный лай собак на псарне, но она не придала этому значения. Перевернувшись на другой бок, Мэри с головой укрылась одеялом и спала, не просыпаясь, до самого утра.
А утром Мэри узнала, что кто-то взломал склеп и похитил тело Китти.
-
-
25.05.2011 в 01:16В Мэтлоке Мэри поспешила в гостиницу «Старый Бат», чтобы справиться о Викторе. Консьерж, к которому она обратилась, ответил, что мистера Франкенштейна не видели в гостинице со вчерашнего вечера, однако со слов мистера Клерваля ему было известно, что оба швейцарца собирались покинуть город сегодня, во второй половине дня. На всякий случай Мэри оставила у консьержа записку, в которой просила Виктора ждать ее в ближайшем постоялом дворе, а сама отправилась в мясницкую лавку.
Однажды, несколько лет назад, Мэри уже приезжала сюда с Лиззи, но ей показалось, что с тех пор в лавке мало что изменилось. В полутемном помещении с низким, засиженным мухами потолком толпились слуги и служанки, покупавшие к ужину ветчину и бараньи окорока. У колоды работал топором сам мистер Пиггот-старший, а упаковывал покупки высокий, румяный парень с густыми каштановыми волосами и красивыми зелеными глазами. Укладывая в корзинку одной из покупательниц большой бумажный пакет, он отчаянно заигрывал с девушкой и даже проводил ее до стоявшей на улице повозки.
Вернувшись в лавку, молодой человек заметил Мэри, которая стояла посреди торгового зала. Окинув ее быстрым, оценивающим взглядом, он сделал шаг к ней.
— Чем могу служить, мисс?
— Роберт, если не ошибаюсь? Роберт Пиггот? Моя сестра рассказывала мне о вас.
Улыбка молодого человека погасла.
— Вы мисс Беннет? Мэри Беннет?
— Да.
Потупившись, Роберт некоторое время изучал мыски своих башмаков, потом сказал:
— Мне очень жаль, что с мисс Кэтрин случилась такая беда.
Жаль-то жаль, но не настолько, чтобы, бросив все, повидаться с Китти, пока она еще была жива, подумала Мэри. Она, однако, удержалась от упреков. Вместо этого она спросила, стараясь говорить как можно мягче:
— Вас не было на похоронах. Быть может, учитывая характер ваших отношений, вы побывали на могиле позднее, чтобы оплакать мою сестру в одиночестве?
Роберт покраснел и неловко переступил с ноги на ногу.
— Нет, я там не был. Мне нужно было работать. Мой отец…
Мэри кивнула. Она видела достаточно, чтобы по достоинству оценить стоявшего перед ней любовника сестры. Такой не посмеет осквернить могилу ни из-за любви, ни из-за чего-либо другого. Пропасть, разделявшая этого провинциального Лотарио [9] — красивого, беспечного и бесчувственного — и воображаемого героя, каким он представлялся Китти в ее мечтах, заставила Мэри еще сильнее сострадать своей безвременно ушедшей сестре. Насколько же близка она была к отчаянию, чтобы не видеть очевидного, бедняжка!..
Роберт Пиггот продолжал что-то бормотать в свое оправдание, но Мэри, не слушая его, повернулась на каблуках и вышла на улицу.
Из мясной лавки она сразу отправилась на постоялый двор, где оставила двуколку. Трактирщик усадил ее в крошечном женском зале, отделенном стеклянной перегородкой от бара, где сгорбились над кружками с элем несколько завсегдатаев. Заказав чай, Мэри стала смотреть сквозь зарешеченное оконце на залитую солнцем улицу, на проходивших мимо людей, на ломовых извозчиков с их могучими першеронами и тяжелыми телегами, на пассажиров, ожидавших почтовой кареты до Манчестера. Молодой чистильщик обуви дважды прошел мимо окна со своим ящиком наперевес; он громко зазывал клиентов, но большинство путешественников не обращали на него внимания. Жизнь шла своим чередом, и людям, которые были погружены в собственные мысли и заботы, не было никакого дела ни до Мери, ни до ее умершей сестры.
Что же делать, подумала Мэри в отчаянии. Возвращаться домой, к матери? Но от одной мысли об этом внутри у нее все переворачивалось. Как могла Китти оставить ее одну? Как она могла?!
И Мэри продолжала сидеть за столом, бездумно наблюдая за двумя возчиками, которые пытались взгромоздить на телегу большой квадратный сундук. Внезапно из-за запряженных в телегу лошадей показался третий человек, который, судя по его жестам, отдавал возчикам какие-то указания. Мэри скользнула по нему равнодушным взглядом и вздрогнула, узнав Виктора.
Не теряя ни секунды, она вскочила и выбежала во двор. Франкенштейн заметил ее, только когда Мэри была уже совсем рядом.
— Мисс Беннет?
— Как хорошо, что я застала вас здесь, мистер Франкенштейн. Мне сказали, что вы, возможно, уже уехали из Мэтлока. Я хотела бы поговорить с вами наедине. Надеюсь, вы можете уделить мне несколько минут?
— Да, конечно, — ответил Виктор, но как-то не слишком уверенно. Впрочем, он быстро справился с собой. — Когда закончите, ждите меня здесь, — велел он возчикам и снова повернулся к Мэри. — Тут неподалеку есть старая церковь. Там нам никто не помешает. Если вы не против, давайте отправимся туда, хорошо?
Мэри согласно кивнула, и они, пройдя по главной улице, свернули в ворота тихого, утопающего в зелени сада при церкви святого Эгидия. Солнце начинало понемногу клониться к закату, и его косые лучи просвечивали сквозь величественные, как собор, облака, собиравшиеся вдали, над вершинами Авраамовых холмов.
— Вам известно, что произошло с моей сестрой? — спросила Мэри без всяких предисловий.
— О да, я читал некролог в газетах. Это ужасное несчастье! Я собирался при первой возможности отправить вам письмо с выражением соболезнований. Поверьте, я от души сочувствую вашему горю, Мэри.
— Я не об этом… — отмахнулась она. — Эта тварь, которую вы создали, это ваше… существо. Оно…
— Я, кажется, просил вас никому о нем не рассказывать! — Франкенштейн с негодованием выпрямился.
— И я держу свое слово, пока держу, но… Оно украло тело Китти. Франкенштейн заложил руки за спину и, слегка покачиваясь на каблуках, в упор посмотрел на нее. Его взгляд был безмятежен и ясен.
— Вы меня удивили… — медленно проговорил он. — Для начала скажите, что заставило вас прийти к подобным выводам?
Его спокойствие задело Мэри за живое. Неужели это тот самый человек, который столь безутешно рыдал у нее в спальне и цеплялся за полы ее халата?
— А кто еще, по-вашему, мог совершить подобное? Франкенштейн слегка пожал плечами.
— Ему это ни к чему. Это существо ненавидит меня одного, и свою мстительную ярость оно способно направить лишь на тех, кто мне по-настоящему дорог.
— В ту ночь вы умоляли меня хранить молчание только потому, что испугались. Вам показалось, будто я знаю: именно ваше создание осквернило могилу несчастной Нэнси. И вы поспешили принять меры. Но зачем эта тварь выслеживала нас с Китти в лесу? Вряд ли это может быть простым совпадением.
— Если это существо действительно похитило тело вашей сестры, то оно сделало это по причинам, которые даже я не в состоянии представить. Очевидно только одно: ни один по-настоящему богобоязненный человек не может руководствоваться подобными побудительными мотивами. Я уже говорил вам о своем намерении сделать все, чтобы это существо больше не оскверняло собой мир живых. Можете не сомневаться — я не успокоюсь до тех пор, пока не доведу дело до конца. Что касается вас и вашей семьи, то пусть вас это не заботит — вам нечего бояться. — Франкенштейн потянулся к ветви плюща, оплетавшего стену сада, и, оторвав от него листок, принялся вертеть его в руках.
Мэри почувствовала себя совершенно сбитой с толку. Виктор казался ей разумным человеком, больше того — она знала, что он способен на настоящее, глубокое чувство. Однако то, что Мэри сейчас от него услышала, заставило ее всерьез задуматься еще об одной возможности, которую она до сих пор не допускала даже в мыслях.
— Боюсь, мистер Франкенштейн, вам не удалось меня убедить. Мне кажется, вы что-то от меня скрываете. Несколько дней назад вы рассказывали мне о горе, которое вы испытали, когда скончалась ваша матушка, и которое подвигло вас заняться вашими… исследованиями. Но если вы действительно открыли тайну жизни, то… разве не могло вам прийти в голову повторить свой успех и попытаться оживить Китти? Ваше стремление сохранить тайну мне понятно — вы можете бояться неудачи или всеобщего осуждения, которое, несомненно, обрушится на вас, как только станет известно, что вы дерзнули восстать против воли Провидения, но мне-то вы могли сказать!.. В конце концов, я уже взрослая, и я…
Франкенштейн выронил из пальцев листок и, крепко взяв Мэри за плечи, заглянул ей прямо в глаза.
— Мне очень жаль, Мэри, но я не могу оживить вашу сестру. Это не в моей власти. Лишенная души тварь, которую я создал в ослеплении гордыни, нисколько не напоминает человека, тело которого я использовал для своего эксперимента. Ваша сестра, я уверен, упокоилась в селениях праведных, и что бы я ни делал, я не в силах вернуть ее обратно.
— Значит, вам ничего не известно о том, куда могло подеваться тело Китти?
— Увы, в этом отношении я не могу быть вам полезен.
— Но мой отец и мать… они ужасно расстроились.
— Они могут утешаться воспоминаниями о вашей сестре — о тех временах, когда она была жива. Точно так же и я нахожу утешение в воспоминаниях о моем дорогом брате Уильяме и о несчастном, оклеветанном и навеки опозоренном Жюстене. — Он опустил руки. — Идемте, мисс Беннет. Нам пора возвращаться.
-
-
25.05.2011 в 01:18Или, в крайнем случае, взять ее с собой…
Когда они вернулись к таверне, Мэри увидела, что нагруженная сундуками и ящиками телега стоит у обочины, а сами возчики сидят в зале с кружками пива в руках. Это в общем-то непримечательное зрелище почему-то очень рассердило Виктора.
— Я, кажется, сказал вам, что мои сундуки нельзя держать на солнце! — обрушился он на возчиков.
— Извините, сэр. — Старший возчик отставил кружку и поднялся. — Мы сейчас все исправим.
— Поскорее, пожалуйста.
Пока он говорил, к воротам постоялого двора подкатил вечерний дилижанс, который должен был вскоре отправиться в путь.
— Вы и мистер Клерваль уезжаете сегодня? — спросила Мэри.
— Да. Как только Анри вернется из отеля, мы отправимся в Озерный край [10], а оттуда — в Шотландию.
— Говорят, там очень красиво.
— Боюсь, мне будет не до красот. Бремя моего преступления продолжает тяготить меня, и я вряд ли смогу сбросить его со своих плеч, пока не исполню то, что должен.
Мэри кивнула. Ее сердце заныло от непонятной тоски, и она, не в силах и дальше сдерживать свои чувства, проговорила:
— Скажите, Виктор, вы… я когда-нибудь увижу вас снова?
Франкенштейн отвел взгляд.
— Боюсь, мисс Беннет, что это маловероятно. В настоящее время все мои помыслы заняты тем, чтобы уничтожить чудовище, которое я сам же создал. И только когда эта задача будет успешно решена, я смогу вернуться домой и жениться на моей кузине Элизабет.
Мэри отвернулась, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.
— Ах да, я и забыла, что вы помолвлены. Виктор нашел ее руку и несильно пожал.
— Я прошу вас простить мне, гм-м… некоторые вольности, которые я допустил по отношению к вам, мисс Беннет. Вы одарили меня своей дружбой, а это гораздо больше, чем я заслуживаю. Желаю вам найти достойного спутника жизни, мисс Беннет, человека, с которым вы сможете счастливо прожить жизнь. Ну а теперь мне пора.
— Да благословит вас Господь, Виктор… — Мэри так сильно сжала пальцы свободной руки, что ногти болезненно вонзились в ладонь, несмотря на перчатки.
Франкенштейн церемонно поклонился и отошел, чтобы отдать возчикам несколько последних распоряжений. Когда загруженная сундуками и ящиками подвода уже трогалась в путь, появился Клерваль. Увидев Мэри, он удивился, но приветствовал ее в самых изысканных выражениях. Выразив ей свое сожаление по поводу кончины сестры, он просил Мэри передать искренние соболезнования и остальным членам семьи. Лицо его при этом выглядело несколько растерянным, казалось, Клерваль хотел добавить что-то еще, но Франкенштейн окликнул приятеля — пора было отправляться. Меньше чем через десять минут оба уже сидели в экипаже. Возница взмахнул кнутом, тяжелая почтовая карета тронулась с места и вскоре исчезла в дальнем конце улицы.
Проводив ее взглядом, Мэри долго стояла на улице. Ехать в Пемберли, к скорбным лицам родственников и театральным истерикам матери, ей не хотелось, поэтому она снова вернулась в таверну и попросила подать бутылку портвейна.
Солнце опустилось почти к самому горизонту, и через улицу пролегли длинные тени домов и деревьев. Из Ноттингема прибыл почтовый экипаж с вечерними газетами. Чистильщик обуви, обхватив руками колени и уронив голову на грудь, прикорнул на своем ящике. Мальчишка-слуга зажег в таверне лампы, но Мэри не торопилась уходить. Глядя в окно на сгущающуюся тьму, она прислушивалась к тишине, в которой лишь изредка раздавался цокот копыт по мостовой или чей-то одинокий смех.
Хозяин таверны уже давно приглядывался к Мэри. Когда она попросила подать вторую бутылку, он — после некоторого колебания — осведомился, не следует ли послать за кем-нибудь из ее родни, чтобы помочь ей добраться домой.
— Вы не знаете моих родных! — ответила Мэри, не сдерживая горечи.
— Нет, мисс, не знаю. Просто я подумал…
— Принесите еще портвейна и оставьте меня в покое.
— Хорошо, мисс. — Хозяин отошел.
Мэри решила напиться. Сколько раз она с ханжеским видом предостерегала подруг и сестер от подобного поведения, но теперь ей было все равно. Добродетель сама по себе награда. О, у нее имелись подходящие изречения буквально на все случаи жизни! Покажите мне лжеца, и я покажу вам вора. Поспешишь со свадьбой — всю жизнь будешь маяться. Мужчина должен быть, а не казаться… Тьфу!
Мэри, впрочем, отлично понимала, что ее жалкий мятеж ничего не изменит. Должно быть, Дарси или Бингли уже отправились в Лэмбтон, чтобы разыскать ее и доставить домой. Не пройдет и двух часов, как она снова окажется в Пемберли, где ее ждут истерики матери и нудные нотации Лиззи, всегда заботившейся о репутации семьи больше, чем о чем-либо другом. Лидия, не отличавшаяся особым тактом, тоже могла спросить, уж не ездила ли Мэри к кому-нибудь на свидание, хотя в глубине души вряд ли верила в такую возможность. Но, по большому счету, все это было пустяком. Мэри знала, что семейная трагедия в любом случае отодвинет ее сегодняшний демарш на задний план, а еще какое-то время спустя все вернется на круги своя, все пойдет по-прежнему. Вот только Китти с ними уже не будет, но и эта смерть с годами забудется, воспоминания о ней поблекнут, и хотя тень их еще будет некоторое время омрачать повседневную жизнь семьи, изменить ее коренным образом не сможет ничто.
Размышляя подобным образом, Мэри вдруг заметила в опустевшем большом зале какого-то человека, сидевшего в самом дальнем и темном углу. Это был крупный, широкоплечий мужчина в грубом плаще с надвинутым на голову капюшоном, который полностью скрывал черты его лица. На столе перед ним стояла большая кружка эля и валялось несколько медяков.
Медленно поднявшись со своего места, Мэри вышла в зал и подошла к нему.
Мужчина поднял голову. Скудный свет горевшей под потолком керосиновой лампы отразился в его казавшихся почти черными, глубоко посаженных глазах, и Мэри невольно вздрогнула. В тени под капюшоном она по-прежнему не могла рассмотреть его лица, но ей показалось — ничего уродливее она в жизни не видела.
— Можно мне присесть? — храбро спросила она, борясь с головокружением, которое лишь отчасти было вызвано выпитым вином.
— Вы можете сидеть, где хотите. — Его голос был довольно глубоким, но совершенно не запоминающимся и каким-то сдавленным, словно он не говорил, а шептал.
Подавив дрожь, Мэри опустилась на стул. Руки незнакомца, торчавшие из обтрепавшихся рукавов плаща, лежали на столе, и она обратила внимание на их странный, желтовато-коричневый цвет, а также на неестественно белые ногти.
— У вас ко мне какое-то дело, мисс? — спросил он все тем же смазанным голосом.
— И весьма важное, смею вас уверить… — Мэри пыталась смотреть ему в глаза, но взгляд незнакомца все время уходил куда-то в сторону. — Я хочу знать, зачем вы осквернили могилу моей сестры, зачем украли ее тело и что вы с ним сделали.
Человек или, лучше сказать, существо не пошевелилось.
— Об этом вам нужно спросить у Виктора, — донесся из-под капюшона его ответ. — Разве он ничего вам не объяснил?
— Мистер Франкенштейн рассказал мне, кто или, вернее, что вы такое, — дерзко ответила Мэри. — О том, что случилось с телом моей сестры, ему ничего не известно.
Сардоническая улыбка скользнула по тонким губам, мелькнувшим в полумраке под капюшоном.
— Бедняга Виктор, он все перепутал! Дело вот в чем, мисс: он не знает, что я такое. И, похоже, не способен узнать, хотя я и старался ему это объяснить. Что касается вашей сестры, то он прекрасно осведомлен о том, что с ней случилось и что должно случиться… — Прядь длинных черных волос упала на лицо существа, и оно нетерпеливым движением убрало ее за ухо — машинальный жест, который впервые за все время сделал его похожим на человека. Впрочем, оно тут же надвинуло капюшон дальше на лицо, и впечатление исчезло.
— Я жду ответа! — требовательно сказала Мэри.
— Какого именно, мисс? — уточнило существо. — Вы хотите узнать, что я такое, или вас больше интересует судьба вашей сестры?
— Для начала расскажите мне, что случилось с… Китти.
Существо чуть заметно пожало плечами под плащом.
— Ее украл Виктор. Это он взломал ваш семейный склеп и завладел телом. О, он был очень осторожен, стараясь не причинить вашей сестре никакого вреда. Вернувшись в гостиницу, он обмыл ее прекрасное тело раствором карболовой кислоты, заменил кровь в ее жилах химическим составом собственного изобретения и упаковал в сундук из кедровых досок, который для полной герметичности запечатал смолой. В настоящее время сундук с телом вашей сестры находится на пути в Шотландию. Да вы и сами видели, как возчики грузили его на телегу полтора часа назад…
От ужаса Мэри едва не стошнило. Закрыв лицо руками, она долго сидела неподвижно и молчала. Наконец Мэри пробормотала:
— Виктор говорил, что вы отъявленный лжец. Почему я должна вам верить?
— Вы ничего не должны, мисс.
— Я уверена: это вы украли мою сестру!
— Это был не я, хотя при других обстоятельствах я сделал бы подобное без малейших колебаний. Впрочем, не стану скрывать: в этом деле у меня есть свой интерес. Виктор украл вашу сестру по моему требованию.
— По вашему требованию? Но зачем?!
— Китти… вернее, не Китти, а ее останки, должны послужить материалом для создания женщины, которая станет моей женой.
— Вашей женой?! Но ведь это просто невозможно… Чудовищно!
— Невозможно? — Его рука со сверхъестественной скоростью метнулась вперед и стиснула запястье Мэри.
Мэри стало жутко. Она хотела позвать на помощь, но в зале было пусто — даже хозяин куда-то ушел. Только потом она поняла, что прикосновение существа не было ни грубым, ни особенно страшным. Его пальцы были теплыми, и она ясно ощущала, как пульсирует в них кровь.
— Взгляните на меня, — проговорил искусственный человек, откидывая капюшон свободной рукой.
Мэри глубоко вздохнула и… подняла глаза.
-
-
25.05.2011 в 01:19Вот только отразившиеся в глазах существа тоска и ярость были совсем не детскими, и Мэри снова стало страшно.
— Отпустите меня! — прошептала она.
Существо разжало пальцы и проговорило с горьким удовлетворением:
— Теперь вы понимаете… Если я хочу невозможного, то только потому, что люди не сделали ничего, чтобы дать мне возможности, какими располагают сами. Когда-то я мечтал о встрече с человеком, который, сумев абстрагироваться от моего внешнего вида, полюбит меня за те выдающиеся качества, которые я смог в себе развить. Увы, этого не произошло, я по-прежнему одинок, и это чувство гораздо полнее и глубже, чем одиночество человека, которого бросили умирать от голода на необитаемом острове. У меня нет ни родителей, ни братьев, ни сестер. Когда-то у меня был Виктор, но он, как многие отцы, с отвращением отвернулся от меня, стоило мне сделать первый вздох. Вот почему я заставил его украсть вашу сестру и сделать ее моей спутницей жизни, хотя для этого мне пришлось пригрозить, что в противном случае все, кого он любит, умрут от моей руки.
Мэри покачала головой.
— Нет, я не верю, что Виктор на это способен.
— У него нет выбора. Он — мой раб.
— Совесть не позволит ему совершить подобную гнусность, даже если на карту будет поставлена его собственная жизнь.
— Вы слишком хорошего о нем мнения, мисс. И вы, и все остальные тоже, а между тем он не в состоянии просчитать даже последствия собственных поступков. Виктор не думает, не размышляет, не анализирует, в последние три с небольшим года он действует, повинуясь неконтролируемым внутренним импульсам, — как, впрочем, и весь ваш род.
Мэри отодвинулась от стола. Она пыталась разобраться во всем этом кошмаре, найти в нем хоть капельку смысла. Ее сестру оживят только затем, чтобы отдать в жены этому чудовищу? Но будет ли это ее сестра или просто еще одно несчастное, озлобленное, одинокое существо?
И все же в душе Мэри еще тлели искры сомнения. Непринужденная уверенность, с которой держалось существо, вряд ли могла свидетельствовать об изолированной, одинокой жизни, которую, как оно утверждало, ему приходилось вести.
— Вы очень хорошо говорите, — сказала Мэри. — У вас, вероятно, были хорошие учителя?
— О-о, у меня было много учителей! — Хриплый шепот существа показался Мэри почти печальным. — Можно сказать, что с того самого мгновения, когда я впервые открыл глаза, я только и делал, что учился. Я изучал людей, но мне еще многое остается постичь. Есть немало слов, смысл и значение которых мне так и не удалось познать на собственном опыте. Одно из них слово «счастье»… Впрочем, я надеюсь, что Виктор все же сделает меня счастливым. Как вы считаете, сможет?…
Мэри задумалась. Сумеет ли Виктор удовлетворить дьявольские амбиции чудовища, которое он сам же создал?
— Я считаю, что ни один человек не способен сделать другого счастливым по собственному произволу, — промолвила она наконец.
— Не шутите со мной, мисс Беннет. У всех живых существ есть пара — за исключением меня.
Его жалобы на судьбу показались Мэри отвратительными, но страх отступил.
— Найти себе пару — это еще не все, — сказала она решительно.
— Почему? Разве вы знаете о том, что я перенес?
— Вам кажется, что женщина, которая будет создана специально для вас, непременно согласится стать вашей женой, вашей… парой? К сожалению, это не так. — Мэри рассмеялась. — Подумайте лучше, как вы будете себя чувствовать, когда она отвергнет вас по какой-нибудь пустяковой причине!
На лицо существа легла мрачная тень.
— Этого не случится.
— Подобное случается чаще, чем вы думаете.
— У женщины, которую сделает Виктор, не будет другой пары, кроме меня.
— Отсутствие выбора никогда не было решающей причиной для заключения брака. Поэтому, если вы действительно хотите найти себе спутницу жизни, вам придется начать учиться по-настоящему.
— Чему я должен учиться?
— Для начала следует спросить себя, что хуже: оставаться одному или прожить всю жизнь с человеком, который тебе совершенно не подходит. — Как Лидия и Уикхэм, подумала Мэри. Как Коллинз и его несчастная жена Шарлотта. Как ее родители, наконец…
Лицо существа исказилось, отражая борьбу противоречивых эмоций, и когда оно заговорило, его голос прогремел как гром.
— Не играй со мной, Мэри! Я не игрушка.
— Ты не игрушка. Просто ты ищешь игрушку себе.
Существо, по всей видимости, не привыкло к насмешкам и не выносило ничего, что хоть как-то задевало его самолюбие.
— Не смей так говорить! — прорычало оно и так резко вскочило на ноги, что задело стол. Стоявшая на нем кружка накренилась, и эль выплеснулся Мэри на платье. Она невольно отпрянула и, потеряв равновесие, полетела на пол вместе со стулом.
В этот момент в зал вошли хозяин таверны и еще двое мужчин. Увидев, что происходит что-то неладное, они бросились вперед.
— Эй, не тронь ее! — крикнул хозяин. Один из его спутников попытался схватить существо за руку, но оно оглушительно взревело и отшвырнуло мужчину, словно куль с тряпьем. От резкого движения капюшон свалился с головы чудовища, и нападавшие в ужасе уставились на его кошмарное лицо. Прежде чем они успели опомниться, существо бросило на Мэри еще один пронзительный взгляд и с нечеловеческим проворством выскочило за дверь.
Только после этого хозяин и его приятели пришли в себя. Один из мужчин — тот, которого существо швырнуло в угол, — прижимал к груди сломанную руку. Его товарищ помог Мэри подняться.
— С вами все в порядке, мисс?…
Мэри пошатнулась. У нее сильно кружилась голова. «В порядке?… — подумала она. — Что бы это значило?»
— Кажется, да, — ответила она.
Когда поздно вечером Мэри вернулась в Пемберли, она застала обитателей усадьбы в сильнейшей тревоге. Бингли и Дарси успели побывать в Лэмбтоне и обыскать прилегающий к дороге лес, но, разумеется, не обнаружили никаких следов Мэри. Миссис Беннет стало дурно, теперь она лежала в постели в полной уверенности, что потеряла не одну, а сразу двух дочерей. Уикхэм не преминул обвинить Мэри в легкомыслии и эгоизме, Лидия бросилась на защиту сестры. Спор между супругами довольно скоро превратился в шумную ссору — Лидия обвиняла мужа в том, что он не способен содержать семью, а Уикхэм твердил, что она неправильно воспитывает детей. Мистер Беннет, к которому попеременно апеллировали обе стороны, предпочел укрыться в библиотеке.
Родным Мэри сказала только, что провела весь день в Мэтлоке. Она не стала ничего объяснять, не стала извиняться. В городе еще некоторое время судачили о напавшем на нее гиганте, о Роберте Пигготе, о таинственном исчезновении тела Китти, однако все эти события не получили никакого продолжения, поэтому разговоры вскоре затихли.
А зимой Мэри обнаружила в ноттингемской газете любопытную заметку:
УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ШОТЛАНДИИ
Как сообщает наш специальный корреспондент, в начале ноября на морском берегу близ уединенного шотландского поселка Тарсо было найдено тело молодого человека, опознанного впоследствии как мистер Генри Клерваль из Женевы. Тело было еще теплым, на шее виднелись следы удушения. По подозрению в убийстве был задержан товарищ мистера Клерваля, некто мистер Франкенстоун, также прибывший в нашу страну из Швейцарии. В процессе дознания судье первой инстанции мистеру Кирвану удалось установить, что в момент совершения преступления мистер Франкенстоун находился на Оркнейских островах, поэтому спустя два месяца обвиняемый был отпущен на попечение собственного отца и, вероятно, поспешил вернуться на континент.
Через месяц после описанных событий неподалеку от устья реки Тарсо море выбросило на берег большую плетеную корзину, в которой кроме груза камней находилось тело неизвестной молодой женщины. Опознать ее не удалось, как и установить личность убийцы. Предполагается, однако, что упомянутая женщина могла стать жертвой того же преступника, который тремя месяцами ранее расправился с мистером Клервалем.
Тело женщины было погребено по христианскому обычаю на кладбище пресвитерианской церкви в Тарсо. Жители поселка, потрясенные двумя страшными убийствами, единодушно молят Господа об избавлении от зла.
-
-
25.05.2011 в 01:20Вырезанную из газеты заметку Мэри спрятала в ящик своего письменного стола, где лежали «Естественная история птиц в популярном изложении для детей и юношества» Самуэля Галтона, «Забавные истории для детей» Присциллы Уэйкфилд, окаменевший трилобит из Дадли, бумажный веер, с которым она ездила на первый в своей жизни бал, а также засохший букетик цветов, который швырнул девятилетней Мэри незнакомый мальчишка, зачем-то забравшийся на дерево близ меритонской площади.
После смерти родителей Мэри переехала к Лиззи и Дарси в Пемберли-хаус, где жила до конца своих дней, сочиняя (под псевдонимом) длинные статьи-размышления философской направленности и отсылая их в лондонские газеты. Племянник Уильям, его жена и его дети очень любили тетю Мэри, как прозвали ее дома, за доброту и мягкость характера. Малыши, правда, нередко посмеивались над ее близорукостью, над ее любовью к книгам и пристрастием к фортепьяно, на котором она так и не выучилась играть как следует. Но прошло время, и тетя Мэри стала пользоваться у них огромным уважением, ибо умела хранить тайны и была непревзойденной советчицей в сердечных делах, что было, по меньшей мере, странным для женщины, чья душа никогда не знала сильных страстей и чье знакомство с миром было достаточно поверхностным.
Примечания:
1
Лондонский светский сезон — время, когда королевский двор и высший свет находятся в Лондоне. (Здесь и далее прим. перев.)
2
Негус — род глинтвейна.
3
Белгрейвия — фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка.
4
Эразм Дарвин — английский натуралист, врач и поэт, дед Чарльза Дарвина, последовательно развивавший систему самобытных взглядов на мироздание и природу человеческого организма.
5
Эразм Дарвин, «Храм природы», перевод Н. А. Холодковского.
6
Анна Радклифф — автор готических романов.
7
Наследование по мужской линии является отличительной чертой майората. Женщины при майорате из наследования или вовсе исключаются, или уступают место мужчинам в одном и том же колене, линии либо степени.
8
Милиция — территориальные войска в английской армии XVII–XVIII веков. Офицерский состав милиции пополнялся из дворян.
9
Лотарио — повеса, волокита, ловелас (по имени героя пьесы Николаса Роу «Прекрасная грешница»).
10
Озерный край — живописный район гор и озер на северо-западе Англии.