Я завтра соберусь и тисну сюда небольшую, но занятную статейку про русский мат, точнее, про его корни.Оказывается, мои мысли способны читать совершенно незнакомые мне люди. И даже небезуспешно интерпретировать их! Я к тому, что случайно наткнулась на стихотворение. Автор некто
Барыбино. Запастись носовыми платками.
Эпиграф от меня:
- Володя, я твой...
Место встречиМесто встречи
И я когда-то числился солдатом,
Товарищей в окопах хороня.
Но в трижды опоганенном двадцатом
Году родился мальчик у меня.
Пыхтящей вековой узкоколейкой,
Невзорванной лишь чудом - повезло,
В шинеле, сапогах и с трехлинейкой,
Вернулся я в родимое село.
Застыли, и слепые и глухие,
Влюбленный я, влюбленная жена,
Забыли мы, что в сумрачной России
Еще идет Гражданская война.
И мне, как терпеливому Иову,
Господь назначил дьявольский удел;
Как злой дракон, по заклинанью-слову
К нам на деревню рухнул артобстрел.
Разбит коровник, два кола от тына
Остались лишь. И я несу впотьмах
Жену и шестимесячного сына
В подвал пустой на собственных руках.
Лишь пять шагов, порог уже недолог,
Но вздрогнул шаром огненным тротил,
И сыну предназначенный осколок,
В меня войдя, хребет переломил.
...Возился доктор полковой со мною,
Земляк, знаток Некрасова поэм,
И выжил я с горбатою спиною,
Не знаю как. Не ведаю зачем.
Покинув ограниченный палатой
Больничный мир, я вышел в новизну,
И жизнью перекошенной горбатой
Решил я мстить за сына и жену.
И нес я страх, любая молодуха
За толстыми дверями и замком
Чуть шепотом в подставленное ухо
Пугала мной детишек перед сном.
Топор, и пистолет, и нож в кармане -
С такими же как я, но в старшинстве,
Я смертью был в Ростове, Магадане,
Владивостоке, Питере, Москве.
И все казалось, голову давило,
Что подземелье, словно приговор,
Где жизнь мне и хребет переломило
Я так и не покинул до сих пор,
Я чувствую – я стены не разрушу.
Конфеткой сладкой между смрадных жвал
Не отпускает, держит мою душу
Слепой Ваал, мой памятный подвал.
Взглянуть не даст, промозглый и жестокий,
На свет давно не виданного дня,
И делается, темный и глубокий,
Еще темнее, глубже для меня.
Услышал ли Господь мои моленья
Иль Сатана прислушался ко мне,
Но через четверть века преступленья
Мой люк открылся, выбитый извне.
И вновь ноябрь-снаряд продолговатый
Под сердце бьет осколками из слов.
Кричит:
«Горбатый!
Я сказал –
горбатый!» -
Товарищ Глеб
Егорович
Жеглов.
Иду сдаваться. Ныне отпущая,
Мой Бог, подвал, мой жизненный предел,
Сейчас меня дыра моя чумная
Родит на свет, на смерть и на расстрел.
Про сына вспомнил, чуть вздохнул устало,
Подумал, стал считать и вспоминать:
Ему вчера, так время подгадало,
Исполнилось бы ровно двадцать пять.
Жены лицо давным-давно в забытьи…
Её менты затмили и жульё.
Пришла лишь по какому-то наитью
«Шарапова» - фамилия её.Хорошее финальное четверостишие предложили к нему:
а именно«Не сын, - сказал Горбатый, - мне, а мент ты!»
Шарапов же, спокойно, как удав:
«Умри за неуплату алиментов».
Достал наган, и в лоб отцу - пиф! паф!Кстати, в комментах опять же случайно нашёлся слэш от кого-то:
Про тройничокЖестоко Левченко убил
Жеглов из ржавого нагана,
Рукой безжалостно достав
Наган из своего кармана.
Шарапов, сморщивщись, стоял
Над трупом, плакал неумело.
Он помнил, сколько теплоты
Ему дарило друга тело.
Тот выстрел,
что в солдата грянул,
Жеглову дался
крайне нелегко.
Но как же быть,
когда Шарапов
ему рога наставил
с Левченко?